– Точно? – с сомнением сказал конвойный. – Не путаешь, неужто всех в своей Кутевре знаешь?
– Так у нас деревня, а на город, – твердо ответил Иван. – Такую морду я бы из сотни запомнил. Нет у нас таких, а ну признавайся гад, название небось со страху выдумал?
Иван повернулся к пленному и жестко ткнул его стволом автомата под ребра.
Пленный скорчился, и присел.
– Вишь чего выдумал, у нас в деревне отродясь такой сволочи не было, – сказал Ваня и повернулся к конвойному. – Что ты тут ерундой занимаешься, его пленных вести поставили, а он тут уши развесил слушает всяких власовцев. Нет у нас в деревне предателей.
Ваня вдруг весь вскипел, и на этого власовца, и на этого конвойного, его вдруг взяла такая обида за все происходящее, и за себя самого, что он готов был накидать и пленному, и конвойному. Выходило, что этим своим словечком «землячок», конвойный ровнял Ивана и этого пленного.
– Что за шум? – сквозь строй решительно пролез старший лейтенант в морской фуражке.
Он быстро понял, что происходит и решительно двинулся к конвойному.
– Отставить. Прекратить балаган. Что ты тут устраиваешь самосуд?
– Так как же, – попытался возразить конвойный. – Закон такой, если поймал власовца так земляк и должен его к стенке поставить.
– В армии один закон, выполнять приказы командиров, – резко осадил его моряк. -Тебе велено пленных вести, вот и веди. Нечего тут прилюдные расправы устраивать. Это вот они всех без разбора казнили, потому что звери. А мы люди, бойцы красной армии. А ну проваливай отсюда со своими оборванцами. Под трибунал захотел?
Пока офицер отчитывал конвойного, Ваня пинком загнал пленного обратно в строй. Никакой жалости к этому «землячку» у него не было, был только гнев и презрение. А еще негодование на конвойного, который по глупости, или по злому умыслу, решил вдруг устроить это судилище. Было совершенно мерзко в этот момент. Но что-то большое появившееся внутри Ивана, радовалось о его поступке.
Колонна пленных тронулась и скоро покинула площадь.
– Правильно, сержант, – сказал Ивану стоящий рядом чумазый танкист. – Нечего честным людям об эту пакость руки марать.
– А что ж другие пусть марают? – ответил Иван.
– По закону все должно быть, – ответил танкист. – По-людски. Кому положено, тот пускай и стреляет. Если мы, как они будем, в чем же наша победа?
– Победа! – вдруг раздалось над площадью.
Все подались на крик. Молодой лейтенант в шлемофоне взобрался на самоходку и выстрелил вверх из пистолета.
– Сегодня, Германия капитулировала, – он сорвал с головы шлемофон и подбросил его вверх. – Только что по радио передали. Все ребята кончилась. Ура!
Вся площадь ревела «Ура!» и палила в воздух из автоматов.
Правда для войск, освобождающих Прагу, война продлилась еще три дня, а для Ивана еще три месяца, пока их полк занимался разминированием города и окрестностей. Но это было уже совершенно неважно. Только тем вечером Иван добавил к своей самодельной молитве еще несколько слов. И она стала звучать так: «На тебя надеюсь, Господи. Укажи мне путь верный и спаси всех ближних моих».
Поезд вез Ивана домой, но что будет там делать он пока не знал. Мать окончательно перебралась в город, а дом в Кутевре продала колхозу. Завод, на котором успел поработать Иван, вернулся в Ленинград, а то, что осталось перепрофилировали на производство узкоколейных платформ для лесозаготовок.
С месяц Иван помыкался по отделам кадров, пока в одном из кабинетов ему не посоветовали завербоваться на стройку большого целлюлозного комбината где-то на южном Урале.
