Я кивнул. Действительно видел.
–Слушай. Мы ведь как жили? Колхоз землю давал, мы и жили. У меня вот и дед, и отец, теперь и я вот живу. И казалось бы ничего не обычного. Но….– он поднял вверх указательный палец,– Оказывается Николаевна что сделала…. Участок этот она официально оформила. Вот лично мне это ничего не говорит, вот ничегошечки! Живём себе и живём. Так Николаевна заставила и нас документы оформить. Мы отнекивались, ну для чего нам эти бумаги, мы то и так здесь веками живём. Так ведь?
И не дожидаясь от меня ответа, утвердительно кивнул и продолжил.
–Да и не понимаем ничего в этих бумагах. Я и подавно, у меня жена этим занималась. Я рукой и махнул. Но она твёрдость проявила, меня чуть ли не за руку отвела куда надобно. После долгих мытарств получил я бумагу. Получил да и получил, больше для того, чтобы Николаевна успокоилась. Уж больно она отблагодарить нас хотела за спасение да за помощь дальнейшую.
Он отхлебнул остывшего чая.
–Плесни- ка кипятку. А потом вот что случилось. Несколько лет назад приезжают в правление машины большие, красивые. Никто ничего не знает. А через некоторое время пошел слух, что наш колхоз продан. А колхоз это что? Правильно- земля. Мы люди простые, у нас огороды, скотина. Живём дальше. Спустя еще немного говорят, чтобы мы все съезжали отсюдова. Что значит съезжать? Куда? Зачем? Тут еще дед мой жил, потом отец. А тут раз и такое. Тогда- то у меня впервые сердце и прихватило. Пока неотложка приехала, пока в больнице побыл. А толку от лечения, если мысли только об одном? О том, что землю свою оставить придётся. Домой вернулся, а делать ничего не могу, хожу по углам, вспоминаю. И в каждом уголке своя история. Понимаешь?
Он отхлебнул чая и продолжил:
–Тут стук в дверь. Заходит Николаевна, за ней соседи. Она спокойная такая, говорит, возьми ту бумагу и пошли с нами. Хотел поначалу отмахнуться, с сердцем, мол не очень, да как глянул на лица соседей, молча достал бумагу и двинули мы в правление. А там машины большие и красивые. Заходим мы, тут Николаевна и командует, доставай документы. Только мы их развернули, как Николаевна речь принялась говорить.
Митрич замолчал, перекинул ногу за ногу, достал папироску, закурил и задумчиво уставился в окно.
Я же молчал, боясь прервать его молчание. Потом он глубоко затянулся, выпустил дым и продолжил:
–Поначалу я вроде понимал, что она говорит. Культурно так, только слова непонятные. Те отвечают ей голосами громкими. Руками начали махать для убедительности. У меня несколько раз сердце ёкало, вот честное слово. Ну, кто ж их знает, что у них на уме. А потом. Потом….– он снова затянулся.
–Я думал, что работая в колхозе, знаю все бранные слова. Ошиба-а-а-ался! Ежели перевести сказанное ей, то она доказывала, что их, новых владельцев колхоза сильно обманули, и она этому безмерно рада. И что эти господа должны покинуть территорию далеко и надолго. Вот,– Митрич снова глубоко затянулся.
–До чего ушлая баба оказалась, кто бы знал. Я когда понял, что мой дом и по бумаге мой и что никто не сможет меня выгнать оттуда, веришь, вот прям слезу пустил. Потом- то я ей колодец здесь и соорудил. Большой дом стал непригодным для проживания. Восстанавливать его не было ни денег, ни сил. Вот она сюда и перебралась. Поначалу справлялась, воду с того конца сада таскала, а потом сам понимаешь, и на это уже сил не было. Вот я и отплатил ей. Пусть земля ей будет пухом,– и перекрестился.
