Священная балалайка - страница 9

Впрочем, вызов к начальству – дело довольно обычное, но необычным здесь было время. Когда начальство вызывает на персональную беседу в неурочное время – это, можно прямо сказать, к ссоре. А точнее – к нахлобучке по всем законам военного времени.

Ведь с кем одновременно утираешься одним полотенцем, с тем обязательно поссоришься. Потому что начальству неудобно вытирать лицо, когда ты вытираешь ноги тем же полотенцем, это и коню понятно. Хотя по поводу сложившегося военного положения можно было предполагать всякую всячину и даже больше, только изменение своим человеческим привычкам за Марцыпанычем не наблюдалось никогда. Марцыпанычем? – тьфу ты, дурной пример явно заразителен.

Снова закурив, повесив портрет на место, стряхнув с синих галифе невидимые пылинки и поправив портупею, Коломзандер в последний раз окинул родной

кабинет прощальным взглядом.

К письменному столу, вихляя крутым целюлитным задом, подходила Клара. Она авторитетно смахнула кипу бумаг на пол и уселась на краю стола прямо на

помидор. Клара раздвинула ноги и мило улыбнулась начальнику, мол, хочешь… прямо на столе… Где помидор?!

– Тьфу ты, чёрт, – опять ругнулся офицер.

Видение исчезло. Помидор был на месте. А вызов? Вызов обычный, протокольный – пытался убедить себя политрук. Но седьмое или восьмое

чувство интуиции беспокойно колотилось где-то внутри, будто помидор под Клариной задницей, или как пожизненно запертая в одиночную камеру

канарейка.

Воспоминание тоже нарисовалось из детства. Родители подарили ему на день рождения весёлую птичку. И всё бы хорошо, только щебетать эта вредная тварь напрочь отказывалась. Тогда мальчик придумал ей испытание водой: включал рядом с клеткой две мощных электрических плитки нагревающих воздух до

расплавления, а воду из клетки убирал. Не совсем конечно. Корытце с водой стояло совсем рядом, на виду у вредной непевухи, но за решёткой. Она сначала терпела, потом начинала метаться по клетке, надсадно чирикая, как воробей, потом принималась кидаться на решётку силясь дотянуться до корытца, но

петь-таки отказывалась.

Этой развлекухе однажды помешала мать, заглянув в комнату. Она сначала не поняла – откуда жар? А разобравшись, отвесила сыну оплеуху, да так, что щека у него горела до самого утра.

– Запомни, Сеня, – наставительно произнесла мать. – Запомни, не делай другим то, что не хочешь получить сам.

Это было первое мордобитие и нравоучение в жизни мальчика. Мамочка надоедала своим воспитательством примерно до двадцати лет. Всё спрашивала: куда он катится? Несколько раз Марципаныча мучил этот же вопрос, и он вначале деликатно, а после начальственным тоном интересовался, куда катится его подчинённый? К тому же в конце жизни, если этот конец когда-нибудь наступит, у гроба провожающие вякнут то же самое, а вот сейчас – сердце подсказывало – должно состояться ещё одно нравоучение, может быть, даже что-то похуже. И от того же Марципаныча.

В лубянских коридорах копошилось множество народу. Вроде не чужие – чужих сюда не пускают. Но очень уж суетливые граждане: кто, упрямо сдвинув брови, ломится с какими-то циркулярами сквозь тушки собравшихся, кто обсуждает особо-важные коридорные сплетни особо-важным шёпотом, а один постоянно носится с чайником из кабинета в кабинет, будто только что прибыл из Смольного. Эх, времечко было, не то, что сейчас! Тогда все верили – будущее не за горой! Сейчас тоже верят и тоже знают, что не за горой. Только какое? Знать бы кто из этих сволочей способен на предательство, то можно было бы прямо сейчас, в подвале…