Бросай! Идут! – раздался шепот.
Кто? Где?
Охрана! Близко!
Подожди, сверну башку ему…
Бросай, покуда не свернули нам самим!
Ночные вертопрахи бесшумно скрылись. И тут же в Курятник заглянул один из гренадёров из команды охраны.
– Да нет, – сказал он кому-то. – Тут всё тихо.
– Значит, показалось. Ну, пошли, вздремнём.
Полузадохнувшийся петух какое-то время лежал, раскинув крылья, на мраморном полу Курятника – рядом валялся брошенный скомканный мешок. Полуоткрытым глазом Будимир видел синеющее оконце. Понимал, что надо встать – скоро заря. Но слабость, противная дрожь одолели его.
«Опоздаю, – толскливо думал он. – Вот будет позору!»
Солнце брызнуло кровью по небу…
Будимир поднялся. Привёл себя в порядок и поспешил на работу – минута в минуту. Горло у него после ночного происшествия немного побаливало. И всё же он пропел зарю. Провел вполне достойно. Хотя, если честно сказать, пропел без того горячего азарта, каким отличался всегда. Но Звездочёт Звездомирович не заметил этого, увлечёнными своими делами. И потому петух получил в награду очередное жемчужное зёрнышко, всегда вызывавшее радость в душе. Всегда, но только не сегодня.
– Что-то случилось? – спросил Звездочёт Звездомирович, глядя в потускневшие глаза певца.
Будимир хотел рассказать Соколинскому о ночном происшествии, но не смог, не захотел; почему-то стыдно ему сделалось. Ночные страхи показались пустяковыми, точно приснились.
– Гарем большой, работы много, вот и не выспался, – сказал он, покидая Утреннюю Башню.
А Звездочёт Звездомирович продолжил свою работу. Нужно было сосчитать небесные сокровища страны Святая Грусть. Здесь не то, что каждая звезда – каждая пылинка звездная должна быть на учёте. Вот почему святогрустные вечера и святогрустные ночи так сильно вдохновляют поэтов, музыкантов и художников. Светло здесь, как нигде! Звездные россыпи – вот они, в целости и сохранности!
2
Основание Утренней Башни – крепкий фундамент и нижний этаж – из камня. А верхний ярус мастера слепили в виде стеклянной светелки, обладающей свойством увеличительного стекла: созвездья, кажется, плавают прямо перед глазами, светлыми щупальцами щупают ресницы – руку можно протянуть, потрогать, коль не боишься звездного ожога. Светелка впечатляет особенно безлунными ночами, когда кругом повызвездит на сотни, сотни вёрст…
Соколинский поднялся на верхний ярус. Разулся в прихожей на коврике из голландской золочёной кожи.
Догорающий месяц на небе, увеличенный стёклами, расплескал парное молоко по полу – греет белыми струями, полощет пальцы, пятки щекочет. Приятно так, беспечно. Сидел бы и сидел, но звезды ждать не будут; никто их за тебя не сосчитает.
За горами слабая зарница трепыхнулась, приподнимая из темноты дальние кручи, поросшие лесом, покатый серебряный лоб ледника.
Соколиными зрачками впиваясь в небо, он заметил падучий огонёк у перевала – длинным завьюженным зимником выстелился в воздухе фосфорический тающий след…
Длиннополая рубаха Соколинского расшита узорами старинной звездной карты и знаками Зодиака.
Он облачился в рубище. Достал уникальные сапоги – небоступы, небоходы. Звёздная пыль переливалась на правом сапоге, после вчерашнего обхода осталась – не стряхнул, не заметил.
В углу стоит икона – старинная икона Пресвятой Богородицы «Благодатное небо».
Перед началом работы Звездочёт всегда молился, чтобы над ним Господь распахнул благодатное небо. Самозабвенно, усердно молился. Иногда перед началом молитвы небо над головою было туманным, тучевым, а под конец молитвы небо становилось благодатным. Помогает икона – священная.
