– Там Соня кается.
– Как кается?
– Стоит и кается!
С уважением относясь к такому процессу, я не вмешиваюсь, спускаюсь вниз и занимаюсь своими делами.
Прошло полчаса. В доме тихо и темно. Думая, что все давно уже спят, я поднимаюсь наверх и вдруг вижу несчастную Фросю, все еще цепляющуюся за дверную ручку, но уже сползшую на пол и почти спящую.
– Что ты висишь?
– Соня всё кается.
Захожу в комнату. На коленях в пижаме перед иконами стоит маленькая Сонечка, ручки сложила и плачет.
– Соня, что это с тобой?
– Мама! Я хочу быть хорошей, но всё делаю плохо. Ничего у меня не получается; Бог меня не простит.
– Но Он прощает всех, кто кается в грехах.
– А меня не простит.
– Он и разбойников раскаявшихся прощает.
– А меня не простит.
Тут не обойтись уже без батюшки. Отвожу Соню вниз и ставлю перед отцом Андреем. Тот сажает Соню к себе на колени и долго с ней разговаривает. Потом они вдвоем молятся. А я тем временем отношу в постель сомлевшую Фросю, не пожелавшую нарушать тайну покаяния своей младшей сестренки, и поражаюсь ее долготерпению.
ЛЕПЕСТОК ПОКА ЕДИНСТВЕННЫЙ. ПАВЛОЧКИНА СВЕЧКА
Павлочка – наша младшенькая. Так просит называть ее батюшка. Он не любит слова «последняя». На Пасху ей исполнилось уже пять лет. Вот на эту Пасху она и преподала мне большой урок.
К двенадцати ночи я с малышами, нарядными, возбужденными, подхожу к собору. Лера, Ксения и Лида уже поют на клиросе, Родион пономарит (алтарничает) в алтаре, так что на руках у меня всего трое.
Ровно в полночь начинается торжественный крестный ход. Народу – не сосчитать: в соборе около двух тысяч и перед ним на площади – столько же непоместившихся. Мы с девочками стараемся идти в самом начале крестного хода – здесь еще всё организованно и чинно. Но нас оттесняют всё дальше и дальше, где толпятся горожане, пришедшие посмотреть и как-то поучаствовать в великом торжестве Церкви. Храм стоит на берегу Енисея, здесь всегда дуют сильные ветры. Поэтому мы решили наши свечки не зажигать, всё равно задует. Но Павлочка настояла, чтобы у нее свечку зажгли, и идет, тщательно оберегая свой огонек. А я оберегаю своих девочек, чтобы их не толкнули и не уронили в толпе. Давка страшная. Вокруг люди, люди, и я почти не вижу между ними внизу мою маленькую дочку. Вижу только ее огонек.
Наконец протискиваемся в собор, добираемся до солеи, и я усаживаю на нее девчоночек, так как «стоячих» мест в толпе уже нет. Проходит час и два чудесной пасхальной службы, и я замечаю, что все три девчушки заснули. Что с ними делать? Растолкала их и повела домой, немного поспать до причастия. В храме стало чуть просторнее, потому что многие не выдержали долгого ночного стояния и вышли подышать свежим ночным воздухом.
Мы спускаемся по ступенькам храма, проталкиваясь через хохочущих, курящих, обнимающихся, просто выпивших людей. После храма – чистого, сверкающего и поющего – всё тут возмущает. Кажется, что мы провалились на какое-то грязное дно. Я стараюсь поскорее пройти, вслух сама с собой разговаривая:
– Ну зачем эти люди пришли в храм? Что тут делают? Кому они здесь нужны? – задаю я риторические вопросы.
Вдруг мою руку дергает Павла:
– Нужны!
– Да зачем же?
– А чтобы мне свечку не задуло!
И я вспомнила маленький огонек единственной среди нас Павлочкиной свечи, со всех сторон окруженный людьми, людьми, людьми…
