Святой Иерусалим - страница 9

У Камня Помазания никого не осталось, напротив него за открытым проемом ворот лил дождь, порывами ветра заносивший брызги под крышу храма. Высокие своды над Камнем, вход в греческий православный храм и лестницы, ведущие на Голгофу, были освещены плохо, блики от ряда тусклых маленьких фитильков лампад лишь немного освещали пространство, делая его загадочным. На Камне вновь собралось миро, он блестел, как отполированный, как зеркальный, а его розовый цвет в полутьме стал казаться кирпичным. Совсем рядом за порогом шел дождь, холодный, со снегом, и так было понятно, что за воротами начинался обычный взрослый, жестокий мир. И уходить не хотелось, и так хорошо думалось о важном, о главном. И стоять у Камня на коленях стало уютно, и зачерпнутое пальцем льющееся из него миро осталось нарисованным крестиком на лбу. И хотелось сказать старому арабу, многозначительно погремевшему ключами: «Не выгоняй нас, дорогой, оставь нас на этом островке, напрямую связанным с лучшим горним Иерусалимом. Откуда на этот священный Камень стекает священное миро».

Ночью была гроза, то самое ненастье над Иерусалимом, которое так ярко представлял себе писатель Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Наверное, он почувствовал, что над этим городом, собиравшим над собой веками молитвы и проклятия, иногда материализовавшись из невидимого духовного противостояния, бушует настоящая буря. Всю ночь, мешая спать, ветер выл в висящие на тонких креплениях вдоль старых домов трубы, терзал деревья, обрывая редкие уставшие за ползимы листья и самые слабые ветви, бросал в окна всем, что удавалось ему добыть, оторвать силой своих порывов. Утром дорога в Старый город напоминала осмотр перечня потерь после сражения: кучи обломанных веток на земле; несобранные перезрелые мелкие маслины, невостребованный городской урожай, чёрным слоем лежали никому не нужные, растоптанные прохожими; из урн беспомощно торчали поломанные зонтики людей, отправившихся на работу ещё до окончания грозной бури. Они не смогли спасти своих хозяев от шквала, и теперь их ручки стыдливо и печально торчали из каменных урн как мусор. Погибших зонтиков было столько, что они местами лежали брошенные и вдоль тротуаров, напоминая, как беспомощны слабые приспособления людей в противостоянии со стихией.

Дорога в Старый город к ближайшим к нашему отелю Яффским воротам проходила вдоль высокой стены, сложенной из огромных бежевых каменных блоков. Она опоясывает тот самый древний город, что существует здесь тысячелетия. Эту охватывающую старый город крепостную стену с мощными воротами по всем сторонам подарил городу один из султанов Османской империи.

Мы шли вдоль стены по каменной дороге, на которой изредка встречались деревья, в основном, пальмы. Вдали у подножья стены открывалась панорама кварталов со столетней историей, впрочем, в любом другом селении мира и они были бы стариной, а здесь такими уже не казались. Небо чёрными тучами готовилось снова разрядиться дождём. Нам встретился раввин, который, укрывшись покрывалом, сжав в руках крохотную книжицу, что-то быстро читал-шептал, не обращая внимания на окружающий мир. За ним пробежали весело болтавшие между собой мальчишки с развевающимися на ветру пейсами, одетые в одинаковые чёрные сюртучки.

Однако ночная буря и в правду была грозной: мы остановились у разорванного молнией дерева, у оставшегося от него обгорелого пенька, остальной столб валялся невдалеке, зелёная кудрявая крона отлетела ещё дальше, под соседнюю пальму. Погибшего обугленного дерева было жаль, хорошо ещё, что ночью здесь не было людей. От осознания силы, бушевавшей здесь недавно, становилось не по себе. Будто молния, убившая древо, была родственницей тем, что гремели у горы, на которой Моисей получал скрижали. Может быть, вокруг этого Божьего города всегда на самом высоком нерве выясняют отношения природные силы и вовлечённые в борьбу высших сил люди.