И вот возле носилок – Панталеон. Он не зажигает жертвенного огня, не простирает к небу рук с громкими криками. Он склоняется к больному и берет его худые длинные пальцы в свои мягкие руки.
– Господи, услыши молитву мою и умилосердись над этим страдающим созданием Твоим, – говорит он тихим голосом. Только император и несколько приближенных могут слышать Панталеона. Остальные замирают в тишине. Тишина опускается на всех, наполняет покои дворца, тишина просится в каждое сердце, даже в сердце жестокого Максимиана. И в тишине слышно, как скрипят носилки, когда больной поднимается на ноги. Панталеон дает ему руку, и они идут, идут по залу, и тишина шествует вместе с ними, и никто не может эту тишину нарушить, пока не раздается резкий звук. Это император ударяет в ярости по каменным плитам своим жезлом.
По приказу царя святого целителя повлекли на муки. Строгали железными когтями, жгли огнем. Потом отдали на съедение львам. Львы лизали его ноги. Они не могли, не смели ничем повредить ему. Кровь, раны, ожоги превратили некогда прекрасное тело в сгусток боли. Но большие, ясные глаза глядели на мучителей без злобы и даже с жалостью. А когда предсмертная пелена стала заволакивать этот чистый взор, когда тьма почти совсем охватила сознание, он увидел сияние. Это сияние приближалось и росло. И вдруг появилась фигура, которая показалась Панталеону такой знакомой… Боль стихла, крики мучителей, гул толпы стали едва слышны. Тот, кто приближался к нему, был так похож на священника Ермолая. Но ведь священник только что на глазах у Панталеона был казнен по приказу императора. Однако черты лица похожи. Похожи и в то же время – иные… Нет, это не Ермолай. Это, это…
– Пантелеимон, – раздался спокойный ровный голос. И мученик узнал его. Ведь это был тот самый голос, который слышался ему со страниц Евангелия, когда в тесной комнате скромного дома священника Ермолая собирались тайком христиане на Литургию. В темноте только одна лампада едва мерцала перед изображением большой рыбы на стене, и священник доставал из тайника драгоценную книгу. Он читал слова Спасителя, и голос его становился иным, это был уже не его голос, не голос отца Ермолая. Сам Христос говорил его устами…
– Пантелеимон, – снова услышал страдалец.
Спаситель давал ему новое имя. Нет, он не «во всем подобный льву», а «всемилостивый» – таково значение нового, истинного имени мученика и целителя, имени, которое получил он за несколько часов до смерти. За несколько часов до того, как меч римского воина отсек его голову.
Это имя пройдет через века. Оно перелетит границы Римской империи, переживет многие исторические эпохи и шагнет в наш суматошный, информационно-индустриальный век. Снова и снова, входя под своды наших храмов, мы невольно будем выискивать глазами икону черноволосого юноши с небольшим ковчежцем и крохотной ложечкой в руках. Огонек нашей свечи будет ласкаться к его тонкой бледной руке. А мы задержимся на минуту подле его нежного светлого лика, потому что нам всегда есть о ком и о чем попросить всемилостивого целителя и великомученика Пантелеимона.
