– Вывернулись? – Небольсин засмеялся, но добродушия в смехе не было.
– А вы, отец Иероним, почему сегодня в молчанку играете?
– В вашем мирском споре, Орест Михайлович, мое дело сторона. Не положено мне в моем сане совать нос в дела царя земного. У меня своих церковных дел выше головы.
– Что-то не верится. Суете и вы нос в мирские дела. У вас и в церкви амвон, с коего вещаете мирянам благие вести.
– Оно так. Но об услышанном сегодня мне надобно подумать, да и доложить владыке на его милостивое соизволение.
– Думайте, отец Иероним, а я вашего прихода не обойду.
– Благодарствую, Орест Михайлович. О любви к ближнему своему всякий день людям толкуем. Беда только в том, что заводится у людей неверие к нашим поучениям из-за всяких смутьянов. Но Господь не без милости. Не допустил нашей гибели в пятом году, не допустит и теперь. Поелику у Царя небесного хотя и незримая для нас, но превеликая сила. Все беды наши заводятся от людской грамотности. Она баламутит человечье сознание, по-неправильному толкуя все Господни чудеса и милости. Ведь как хорошо жилось в недавние времена, когда за разгадкой всякого слова люди к нам приходили, да и без сомнения принимали наши толкования Христовых истин. Однако осмелюсь напомнить о позднем часе. Пора хозяину дать покой.
– Подождите! Без посошка не отпущу. Отто Франциевич, почему не хотите со мной поделиться своей неприятностью?
– Да это же ерунда! – ответил, улыбаясь, полицмейстер. – Подумаешь, неприятность! Дал по морде директору женской гимназии, когда во время исполнения гимна он не снял шапки.
– В Перми я услышал, что наши интеллигенты посылали на вас жалобу губернатору. Он ведь с заскоками, и будто намерен дать жалобе законный ход.
– Ну и что? В худшем случае переведут в другую губернию. Уволить не решатся. Есть у меня в Петербурге дружки. Россия, Орест Михайлович, велика. В любом городе можно свить теплое и сытное гнездо в моем звании. А интеллигентов-умников бил по мордасам и буду бить, несмотря ни на что.
– Молодец! Надеюсь, за вас заступится жандармерия.
– Вряд ли. С полковником у меня натянутые отношения. Ему не понравилось, что я влепил пощечину рукой без перчатки.
– А вы шутник!
– Шутить полагается в любом неприятном положении.
– Прошу, господа, на посошок. Между прочим, Шустов выпустил новую марку коньяка…
В губернском городе на Каме тоже январская стужа.
Вечерами по-уральски злой мороз усиливается от ветерка со стороны речки Егошихи, а он всегда с колючей поземкой. Горожанам егошинский ветерок не ко двору. Раньше времени подчистую подметает суматошную жизнь на базарах и улицах. Из-за него даже на Сибирской мало гуляющих. Прохожие торопятся к домашнему теплу, редко задерживаясь у ярко освещенных соблазнительных витрин магазинов. Только гимназисты с гимназистками привычно собираются возле окон мехового магазина «Алина», и на них из-за зеркальных стекол, разрисованных узорами инея, таращат стеклянные глаза чучела уссурийского тигра и рыси.
Сибирская улица в Перми столбовая. Она протянулась с берега Камы через весь город до гранитных столбов с екатерининскими чугунными орлами, соединяясь с трактом в Сибирь. В центре Сибирской улицы особняк губернатора. Перед ним в медных фонарях горело электричество, освещая над парадной дверью герб Пермской губернии. Иней притушил на нем яркость раскраски, но все же видно, как на красном поле щита серебряный медведь несет на спине Евангелие в золотом окладе и серебряный крест. Губернаторский дом круглосуточно под усиленной охраной. Благополучие его постояльца берегут как на подбор рослые вооруженные городовые.
