Дхар застал доктора врасплох, сказав:
– Если бы ты видел, Фаррух, как ты смотришь на эту женщину, думаю, ты бы смутился.
В состоянии смущения доктор имел неприятную привычку резко менять тему разговора.
– А ты! Видел бы ты себя! – сказал доктор Дарувалла Инспектору Дхару. – Ты выглядел как дурацкий инспектор полиции – то есть как действительно что-то дурацкое!
Дхара раздражало, когда доктор Дарувалла говорил на таком до абсурда неестественном английском; это был даже не тот английский, что в песнях с привкусом хинди, который также был неестествен для доктора Даруваллы. Это было хуже; это было что-то крайне фальшивое – вымученный британский отзвук того индийского английского, модуляции которого широко использовали юные выпускники колледжа, работающие консультантами продуктов питания и напитков в компании «Тадж» или продуктовыми менеджерами для «Британия Бисквитс». Дхар знал, что этот неудобоваримый акцент был голосом самосознания Фарруха – но только не здесь, не в Бомбее.
Спокойно, но на чистейшем английском Инспектор Дхар заговорил со своим возбужденным компаньоном:
– Ну так какой слух обо мне будем распускать сегодня? Может, мне обложить тебя на хинди? Или сегодня больше подходит английский как второй язык?
Сардонический тон Дхара и сами слова больно задели доктора, несмотря на то что такие манеры были торговой маркой персонажа, придуманного доктором Даруваллой и проклинаемого всем Бомбеем. Хотя тайный киносценарист так и пребывал в моральном сомнении относительно своего творения, это сомнение было неразличимо в беззаветной привязанности, которую доктор испытывал к молодому человеку. Публично или приватно, это была демонстрация любви доктора Даруваллы к Дхару.
Но язвительный характер замечаний Дхара, не говоря уже о жалящей интонации, с которой они прозвучали, ранили доктора Даруваллу; и все же он взирал на слегка поношенного красавца-актера с большой нежностью. Дхар позволил своей усмешке смягчиться до улыбки. Порывисто, что встревожило ближайшего официанта, находящегося в режиме постоянного наблюдения, – это был тот самый бедняга, в чей ежедневный круг обязанностей попала гадящая ворона плюс проблемные супница с половником, – доктор потянулся и схватил руку молодого человека.
На чистом английском доктор Дарувалла прошептал:
– Мне действительно очень жаль – я имею в виду, мне очень жаль тебя, мой дорогой мальчик.
– Напрасно, – шепнул Дхар в ответ.
Его улыбка исчезла, сменившись усмешкой; он освободил свою руку, которую держал доктор.
Скажи ему сейчас! – произнес себе доктор Дарувалла, но не осмелился – он не знал, с чего начать.
Они тихо сидели за чаем с какими-то сластями, когда к их столу приблизился настоящий полицейский. До этого их – не очень убедительно – опросил дежурный офицер из полицейского участка Тардео, некий инспектор. Инспектор прибыл с командой помощников и констеблей на двух джипах – что, как полагал доктор Дарувалла, едва ли было необходимо для случая смерти гольфиста. Инспектор из Тардео был вкрадчиво-снисходителен с Дхаром и услужлив с Фаррухом.
– Надеюсь, ви простите меня, доктор, – начал дежурный офицер; его английский был натужлив. – Примите все мои извинения, что отнимаю ваше время, сэр, – обратился он к Дхару, который ответил ему на хинди.
– Ви не осматривать тело, доктор? – спросил полицейский; он настаивал на своем английском.
– Конечно нет, – пожал плечами Дарувалла.
