– А куда деваться бедному еврею?
– Да потом, это лучше, чем от дохлого осла уши, подаренные на день рождения… Вы что, еврей?
– Нет. Это я так…
Через два дня Шмелев приехал в лабораторию, в которой имелся аппарат МРТ, сделал то, что предписал доктор с седой, почти чеховской бородкой, а потом нанес новый визит и к самому доктору, держа в руке дискетку с результатами. Дискетку ему выдал худенький мальчишка, распоряжавшийся томографом (надо полагать, человечек этот был во Владивостоке очередным компьютерно-медицинском гением, хотя томографом владела его мамаша, очень полная женщина с обесцвеченными кудельками волос на голове и рыхлыми ногами, едва перемещавшим ее тело по земле)… Доктор потеребил бородку, поправил шапочку на макушке, сунул диск в компьютер и долго сидел перед экраном монитора, скорбно шевеля ртом.
Потом, глубоко затянувшись воздухом, с шумом, будто изображал водопад, выдохнул. Запустив пальцы под шапочку, ожесточенно поскреб макушку.
– Значит, так, батенька, – наконец проговорил он и замолчал.
По глухим удрученным ноткам, прозвучавшим в его голосе, Шмелев понял, что врач недоволен картиной, увиденной на экране, и неожиданно почувствовал себя неловко, с виноватым лицом развел руки в стороны и проговорил смято, малость невпопад:
– Что есть, то есть, доктор.
Приступы боли, которые подмяли его на ночной рыбалке, больше не повторялись. Шмелев, почувствовав облегчение, подумал даже о том, что худая полоса прошла, дальше все потечет, как и прежде, ровно, спокойно, но не тут-то было – судя по выражению лица доктора, предстоял непростой разговор.
Доктор выщелкнул диск из компьютера, аккуратно, с некой опаской, словно бы имел дело со взрывчаткой, вложил в простенький бумажный конверт и вернул Шмелеву, стараясь не глядеть ни на конверт, ни на самого Шмелева.
– Вы мужественный человек? – спросил он, по-прежнему отвернувшись в сторону.
Вот вопрос, на который и отвечать грешно и не отвечать тоже грешно: крылось в этом вопросе что-то недоброе, даже зловещее. Шмелев почувствовал, как в груди у него что-то дрогнуло, внутри прополз холод. Он глянул в окно – по самой середине бухты медленно тащился небольшой, какой-то зачумленный буксир с косо сидящей трубой и тяжело обвисшим лоскутом флага на корме.
Редкий случай, когда такая чумазая черепаха позволяет себе появиться в парадной бухте Владивостока, обычно эти дурно пахнущие корыта стараются держаться грузовых причалов, быть около контейнеровозов, танкеров, сухогрузов и прочих громоздких работяг океана, а такие путешествия, как в самый центр бухты Золотой Рог, не совершать… Господи, отчего же всякая чушь, никчемная мелочь лезет в голову, а взгляд старается замылить кораблик, сбежавший с какой-то грязной свалки?
Он не успел ответить на странный вопрос врача, дверь кабинета с шумом открылась и на пороге появился еще один человек – в хрустящем от крахмала халате, в шапочке, кокетливо пошитой на манер армейской пилотки. К нагрудному карману, как к памятнику, была прикреплена окрашенная в цвет бронзы служебная картонка с фамилией и именем-отчеством владельца.
Форсистые баки на лице вошедшего были распушены, как у английского политического деятеля времен Кромвеля.
– Ба-ба-ба! – изумленно проговорил вошедший. – Вот кого не ожидал увидеть, так славного товарища капитана!
А Шмелев в свою очередь не ожидал увидеть в кабинете однофамильца великого русского поэта, наклонил голову, здороваясь. Бакенбарды на лице Пушкина распушились еще больше, лицо от улыбки стало круглым, как колесо.
