Окопы австрийцев затихли, массовка залегла в убогих «оркестровых ямах». Виртуоз не терпел чужую музыку. Стоило поднять инструмент, и мастер тут же наказывал ослушников. Он не шлёпал по попке – бил в голову!
Русский батальон поднялся в атаку с дружным «Ура-а-а!!!»
С тыла тяжёлой поступью пошли в атаку уставшие, перемазанные грязью, товарищи из первой роты.
Но австрийская пехота голов не поднимала. Неведомый строгий виртуоз обозревал сцену, казалось с самих небес. За непослушание он карал только смертью. Раненых в окопах не было, словно чудо-снайпер каждую пулю всаживал в голову.
Русский батальон ворвался в окопы. Австрийцы не сопротивлялись. Оказалось, что все офицеры выбиты поголовно, притом в прямом смысле – поголовно! Вязать пленных и собирать трофеи оставили измученную ночным рейдом первую роту. Ширкову поручили удерживать левый фланг до подхода основных сил полка. Батальон сходу ударил по тылам, где за холмом располагалась артиллерийская батарея и штаб противника. Дальнейший ход боя был предопределён. Враг вынужден либо спешно бросать укреплённые позиции, либо группировке грозит полное окружение и плен.
Текущее сражение, исключительно благодаря мудрости генерального штаба, было выиграно почти без потерь. Досадным недоразумением казалась лишь потеря казачьего эскадрона в самом начале операции. Но, что значит жалкая сотня казачков в сравнении с грядущими наградами за славную победу? Над полем брани грохотало: «За веру, царя и отечество!»
Вот только одинокому молоденькому казачку сей бравый клич колол душу. Для него война только ещё началась, а он уж не верил в праведность массового смертоубийства. И жадному царю служить тоже как-то перехотелось. Отечество, конечно, надо бы защищать, однако война-то сейчас шла на чужой земле. Нуждается ли отечество в такой войне? Тяжёлые думы раскалывали голову четырнадцатилетнему пацану. Он всю свою недолгую жизнь готовился воевать за правое дело, и вот теперь усомнился в праведности начатой всемирной бойни.
У пацана ещё не находились ответы, на бурей кружившиеся в сознании вопросы, но душой он чувствовал несправедливость, неправильность и ненужность разразившейся войны.
Алексей молча отдал пышущий жаром инструмент смерти. Пулемётный расчёт истово крестился и шёпотом бубнил оградительные от бесовской силы молитвы. Так стрелять простой человек не мог!!! Да и дубовые ветви шашкой среза́ть, как солому, тоже не в людских силах. А на окаменевшем скорбном лике юноши глаза горели адским огнём. Когда он задумчиво и бесшумно проплыл мимо солдат, им показалось, что небо придавило всех к земле, даже дыхание перехватило.
Алексей не заметил, как очутился посреди заваленного трупами поля. Любимый конь Сивка пал в бою под есаулом. Изрешечённый пулями казак лежал рядом.
Алексей опомнился от тягостных дум, осмотрелся вокруг. Двое санитаров подъехали на бричке и укладывали на солому раненых пехотинцев.
– А казаки живые есть?! – с надеждой крикнул Алексей.
– Можа и есть кто, – лениво отмахнулся пожилой санитар. – Только мы к дохтору сперва легкораненых отвезём, пока кровью не изошли. А на тяжёлых у дохтора сейчас времени всё одно не будет. Одному всех калеченных не поднять. А ну, как не довезём тяжёлых до лазарета? Почитай тогда зря бричку туда-сюда гоняли. А туточки, во сыром поле, богу душу отдаст хороший человек, которого, наверняка, спасти ещё можно было. Ты лучше, мил человек, подмогнул бы добрым людям. Вот тебе брезент. Найдёшь кого не шибко покалеченного – ложь сюды. Мы с Фролом вернёмся – в лазарет свезём.
