Сыщик Гош. Первое дело - страница 13

– Кто мешал днем переворошить квартиру? – спросила у него умная половинка.

– Никто.

– Испугался выдать себя?

– Было такое дело, – честно сознался Гош.

Некоторые после такого бурного дня, особенно когда были на волоске от гибели, пожалуй, с неделю бы отлеживались! А он и дня не отдохнул. Нельзя ворам давать передышки! Пусть у них земля горит под ногами!

– В руках партизана и палка – грозное оружие, если ударить из-за угла и по больному месту.

– В моих руках есть иголка, и есть нитка. Можно сказать, что это очень мало. И с чистой совестью пойти спать – никто меня не видит и никто меня не осудит. А если кто-то потом прочитает эту историю, проникнет в мои потаенные мыслишки? Что он обо мне, великом в будущем сыщике Гоше, подумает? Трус? Лодырь? Нет! Я скажу так: иголка и нитка в опытных руках – это очень много. И пойду воевать!

Несколько часов трудился сыщик, осваивал новые для себя профессии портного и вязальщика. Только с восходом солнца, истратив последние метры ниток, а с ними и последние силы, отправился отдыхать.

Но отдохнуть ему не удалось.

Не успел он первый сон увидеть, как его разбудили ругательные крики проснувшихся воров.

– Лапша! Век воли не видать! – брызгал слюной Мокрый. – Ну-ка размотай меня по-быстрому!

– Мокрый! – старалась перекричать его Лапша. – Прекрати дурью маяться! Сейчас же освободи меня!

Пальцы рук и ног Мокрого были густо замотаны нитками. Чем больше он дергался, пытаясь высвободиться из пут, тем сильнее затягивались хитрые узелки. Некоторые пальцы от этих дерганий налились кровью, стали фиолетово-синими.

Мокрый не на шутку встревожился. Здоровые и ловкие руки для него – главное оружие производства. Да и ноги ему тоже целыми нужны. Вору убегать часто приходится. Он не жалел резких слов в адрес своей подруги, призывая ее то к ответу, то на помощь.

Но и Лапше было не легче. Кто-то прочно пришил ее ночную рубашку к матрасу, а матрас к одеялу. Как ни крутилась Лапша, выпутаться не могла. Хоть с матрасом за спиной ходи, на одеяло босыми ногами наступай.

– Я тебе помогу, обязательно помогу, – обещала подруга по несчастью, – но только после того, как ты меня освободишь!

Так они прыгали по спальне: один скрюченный путами, с руками, привязанными к ногам, ни дать ни взять лягушка-поскакушка. Другая, – накрепко зашитая между матрасом и одеялом, – многослойный бутерброд с говорящей начинкой.

Мокрый раз десять упал, пока допрыгал до кухни. Схватил зубами нож, перерезал тонкие нитки. Еще минут пять возился, высвобождая непослушные пальцы. Наконец, он был свободен.

– Меня, меня распутай! – клянчила Лапша.

Мокрый обошел вокруг нее раз, другой, потрогал матрас, подергал одеяло, помахал перед носом воровки огромным ножом.

– Интересный шов, скажу я тебе, – издевался Мокрый. – Никогда раньше такого не видел. Как-то ты квалификацию порастеряла на всем готовеньком.

Лапша боязливо смотрела в горящие злостью глаза Мокрого, смотрела на зеркальное лезвие острого ножа. Голос ее из сильно требовательного враз перешел в мягко просительный.

– Ну, распутай меня! Ну, Мокренький!

– Вот как только признаешься, зачем ты этот маскарад устроила, – выдвинул свои условия Мокрый, – так сразу на свободе окажешься.

– Ты очумел? Думаешь, это я тебя связала? – искренне возмутилась Лапша.

– Тут и думать нечего. Нас в квартире всего сколько? А двое, ты да я. Дверь, как я успел заметить, и на замке, и на цепочке. Если это не я, а это точно не я – уж я то в здравом уме и твердой памяти! Значит кто?