Но в этот раз конфеты были совсем не последние. Мало того, что тетка Антонина из Питера посылку к праздничку прислала, так и в сельпо товар завезли, почтальон Елисей привез на лыжах такую радостную новость. Завидев Елисея, старухи собирались в нашей избе: выспрашивали подробно, что за товар, сколь стоит. От чая Елисей не отказывался никогда, валенки он оставлял за порогом, чтоб «не нагрелись, да не посырели снегом», сидел в красном углу, раздавая деревенским корреспонденцию и заказанные маленькие покупочки – мыло, нитки, тетрадки для писем. Пил чай, а по доставке пенсии и «маленькую», рассказывал последние колхозные и районные новости. Декабрь вышел обильным на снег, дорожки на дальние деревеньки замело подчистую, и только Елисей на лыжах мог доставить туда и оттуда известие.
В Новый год бушевала метель. Сидели под ветром по избам, радио играло глупые песенки про какие-то непереносимые разлуки и черного кота за углом, от которого у городских выходило такое невезение, словно он пережрал всю копченую колбасу, которой в письме бабушка просила прислать к праздничку, но ей отвечали, что нет в магазинах. Накануне Елисей принес поздравительные письма и открытки. Тетя Антонина писала, что живут хорошо, и она отдала сына в спецшколу, тетя Галя писала, что здоровье хорошее, и она купила новое пальто, только от матери письма так и не было…
Это была особенная детская тоска по матери: нет ее – и вся жизнь ожидание: когда вернется? Не один месяц обернулся в небе полной луной и вновь стал месяцем, а от нее – ни слуху, ни духу… Сколько раз замечалось потом с болью, что любящим, заботливым матерям мало достается тепла и ласки выросших детей, всю их любовь они принимают как должное и не спешат отплатить тем же. А вот «непутевых» любят до нервной дрожи: мало видит малыш заботы и умеет ценить редкое и дорогое… Так и было: высматривала Елисея из окошка в холодной неотапливаемой спаленке, мерзла ожидаючи, пела утром, что письмо все же придет, но она как забыла про нас.
Не радовала даже елка с игрушками, которую Елисей не забыл срубить в ближнем перелеске. И спать легли рано. Ночью проснулись от странного поведения кота Васьки: забился на печь и сидел в углу с толстым от злости хвостом. Свет бабуля включать не стала, обошла тихонько избу, подозвала к окну:
– Гляди-ко, у колодца…
У колодца на светлом и в темноте снеге виднелись две большие чужие собаки с поджатыми хвостами.
– Волки, – уточнила бабуля. – Дожили, что уж и волки по деревне как у себя дома ходят…
Но страха не было: волки – так волки, вон, давеча Елисей про медведя такие страсти рассказывал!
После метели подкатил в деревню на тракторе председатель Климкин, поздравил престарелых работниц своих с прошедшим Новым годом и наступающим Рождеством, словно извинялся, что не мог сам хорошую погоду устроить, сообщил между тем, что помимо конфет завезли в сельпо и мануфактуру, а сам он сейчас на тракторе туда и поедет. Бывшую лучшую полеводческую бригаду из старух нашей деревни уговаривать необходимости не было, быстро погрузились в прицеп и отбыли за покупками. Юрку-то взяли с собой, а вот меня оставили дома.
– За хозяйством не всякий правильно смотреть может, – пояснила бабуля.
Обратно они вернулись по проложенной в сугробах колее тоже быстро. Бабка привела и сестру свою, бабу Лизавету, которую все, включая собственных правнуков, звали просто Лизанькой. Любили Лизаньку тоже все: другой такой озорницы при всех ее почтенных годах по всем окрестным деревням искать было бесполезно. Пока бабка раскладывала покупки по кухонным полкам и кладовой, Лизанька, Елисей и Катерина Ивановна задумали у самовара и вовсе чудное: пусть ребяты, то есть мы с Юркой, Рождество встретят по-старому. «Не то с ума вы все тут с тоски соскочите, мало вам последнюю дорогу снегом заваливает, так уж на людей скоро гавкать по дикости начнете», – уточнила Лизанька.
