Осторожно спускаюсь с шоссе в траву, чавкает под ногами сырая мартовская земля.
– Что случилось-то? Э-э-э… what happened?
Английский язык снова лает:
– Ком он! Ком он!
Наконец, вижу, к чему он меня ведет. Что-то лежит на пустоши, что-то крылатое, хвостатое, мохнатое, что-то…
– Э-э-э… Вот из вет?
– He dies.
– Кто… кто умирает?
Английский язык говорит что-то непонятное, отчаянно мотаю головой, да-а, не знаю я английский…
– Колта! Колта!
Не понимаю. В отчаянии набираю номер шефа, даром, что время недетское, дело-то, похоже, серьезное…
– А еще позже нельзя было позвонить?
– Э-э-э… тут этот умирает.
– Кто этот?
– Колта. Меня английский язык привел…
– А, это дело серьезное… вы где находитесь-то?
– На пустыре за городом… на Калымском тракте, как на мост поворачивать…
– Эк вас занесло… ладно, счас подъеду. Вы поговорите пока с ним…
– С кем?
– С Колта.
– Э-э-э… а я языка не знаю.
– Верно. И никто не знает. Вот и умирает он…
– Можно курсы по изучению открыть… – говорит шеф.
Осторожно спрашиваю:
– По изучению чего?
Шеф не отвечает.
– Или книгу какую написать… на нём… или прочитать хотя бы. Хей, Инглиш, хэв ю а бук… оф Копта? Ну чего ты на меня так смотришь, ну не знаю я тебя толком… он вот знает, я нет, думаешь, просто так его, что ли, нанял?
Английский язык фыркает, тащит в зубах потрепанную книжонку. Шеф открывает, растерянно смотрит на страницы.
– Ни хрена не понимаю… а ты?
Смотрю на страницы.
– Не…
Что-то на траве беспомощно хлопает крыльями, затихает.
Мой шеф кивает:
– Аминь.
Осторожно интересуюсь:
– А это… а это кто был?
– Язык был. Колта-саамский.
– А это что за язык?
– А не знаю. И никто не знает… Теперь уже никто не знает.
Догадываюсь:
– Он поэтому умер… что про него забыли все?
– Ну…
Спохватываюсь, что у нас с собой ничего нет, никакой лопаты, или чем там можно вырыть могилу, или…
– Ничего не надо, – одергивает меня шеф, – само…
Не договаривает.
То, что было колта-саамским языком, медленно тает.
Английский язык запрокидывает голову, протяжно воет в темное ночное небо.
– Вы знаете русский язык? – спрашиваю наманикюренную девицу.
– Ну, ясное дело, знаю, вы чего?
– Фотографии свои с ним покажите.
– Чего?
– Ну, фотки есть у вас в Инстаграмме?
– Ну, есть, вот это в Париже я, это мы в этом, как его… в опере там какой-то… это вот Дубаи…
– А с русским языком у вас фотографии есть?
– Вы чё, откуда?
– Как откуда, вы русский язык знаете? Знаете. Значит, фотографии должны быть…
– Ой, да ну вас на фиг, я, блин, вааще на менеджера пришла, а не учителем русского, блин!
Мысленно ставлю плюсик в блокноте – еще одна.
– Английский язык сочувственно кивает мне из кресла, в котором устроился с газетой.
Мне не по себе. Думаю, что будет, когда Английский язык прибежит ко мне среди ночи, позовет на помощь, а где-нибудь на пустыре будет лежать наш, родной, и я начну отчаянно вспоминать старинные названия веретен и коромысел, птицу Сирин и Алконоста, и что крик ворон называется воронограй…
– Осторожнее… на счет три прыгаете в седло…
– Ой, боюсь… – девчушка смотрит на меня огромными глазами, видно, и правда боится.
– Не бойтесь, ничего он вам не сделает, – улыбаюсь, про себя мысленно добавляю – может быть.
– Раз… два… три!
Подсаживаю девчушку в седло, её папаша косо посматривает на нас, еще бы, кто-то тут посмел его дочурку двенадцатилетнюю лапать. А как вы хотели, папаша, как мне её прикажете в седло сажать…
– Отлично… ну… начинаем…
