СЮРПРИЗ ЛАКОЛИТА Серия: Путешествие Гули и Веры - страница 26

Так вот, повалился я тогда на тюфяк и некоторое время лежал, уткнувшись в подушку. Потом вдруг осознал, что я умираю. Мысль эта была четкая и вместе с тем – светлая и обнадеживающая. Дальнейшее я знаю из рассказа матери.

Она обнаружила, что я лежу без сознания в сильнейшем жару. У мамы не имелось при себе никаких средств, которые могли бы облегчить мое состояние. Мы – в сарае, на улице – ночь и комендантский час. На кухне в доме имелся уксус, который можно было использовать для компрессов. Мать кинулась к дому, но входная дверь оказалась закрыта. Она побоялась стучать – не знала, как отнесутся фашисты к заболевшему ребенку. Тогда мама просто сорвала со своей постели простынь и принялась под дворовой колонкой смачивать ее холодной водой. И тут за спиной ее возник Магистр…

– Что случилось, женщина? – спросил он, с присущим ему отстраненным спокойствием глядя на ее нервические движения.

– Ребенок без сознания, у него жар, – решилась открыться мать.

Это сообщение внезапно жутко возбудило Магистра:

– О-о-о, это интересно! Женщина, я должен видеть немедленно это!

Он подбежал к моему тюфяку, мама, не отставая, тоже. Склонился и осмотрел меня, впрочем, весьма бегло. Потом тихо сказал:

– Ганс, вынеси малыша отсюда.

Тут же возник этот долговязый, как будто стоял у них за спинами, хотя, вроде бы, его там не было. Ганс схватил меня в охапку вместе с тюфяком и вынес наружу. А магистр повел себя странно. Он принялся скакать и прыгать на месте, где только что лежал тюфяк, потом подоспел Ганс с ломом и еще каким-то инструментом. У них имелось полно различного инструмента. Обосновываясь в нашем доме, они привезли и выгрузили из машины много всего такого…

Они с Гансом принялись вскрывать пол и стену сарая. Ганс выламывал доски и выносил их во двор. Мать наблюдала за этим, сидя у моего тюфяка. А что касается меня, то мне стало лучше. Температура стала падать, я жутко вспотел. Я вынырнул на поверхность из глубин небытия и даже попытался сесть. С удивлением увидел, что нахожусь в очень странном месте – во дворе, рядом мама, и по щекам ее катятся слезы, а в нашем сарайчике среди ночи идут демонтажные работы.

Так мы с мамой сидели и пялились из ночи в освещенный электрическим светом небольшой дверной проем, из которого периодически возникал фантасмагорический силуэт – это длиннющий Ганс, груженый досками, пытался выбраться наружу.

Наконец они закончили свои работы, и Магистр подошел ко мне.

– Пришел в себя. Хорошо, – прокомментировал он, взглянув на меня. – Теперь пойдем со мной, малыш.

– Он слаб, – запротестовала было мама. – Он болен.

– Запомни, женщина, я не причиню вред малышу, – ответил Магистр с некоторым нажимом. Он крепко взял меня за руку и повел назад к сараю.

Пол и стены там оказались полностью ободраны. За стеной, у которой раньше лежал мой тюфяк, обнаружился камень. Причем, не искусственно туда привнесенный – похоже, это была естественная скальная порода. В руках у Магистра я опять увидел подсвечник с зажженной свечой. Он велел мне снять рубаху и лечь на оголенную землю. Увидел коричневые пятна от ореха, удивленно спросил:

– А это еще что?

– Орех, – выдавил из себя я.

– Зачем? – хмыкнул Магистр. Очевидно, что в тот момент он находился в особом радостном возбуждении, в предвкушении близкой находки. И вот этот наш короткий необязательный диалог запомнился мне как единственный, хоть чем-то напоминающий общение между двумя людьми. Сейчас я понимаю, что он использовал меня в качестве медиума – посредника в своих эзотерических манипуляциях. Я являлся необходимым ему инструментом, очень ценным, очень дорогим, но – инструментом, не человеком. И если бы в перерывах между теми случаями, когда я ему требовался, меня можно было как ненужный чемодан задвинуть под кровать, он бы так и делал. Но, к сожалению, меня надо было кормить, поить и, вообще, обеспечивать, чтобы я был жив и здоров… Ну, а к маме он, по-моему, относился как к вещи, которая ко мне прилагается…