СЮРПРИЗ ЛАКОЛИТА Серия: Путешествие Гули и Веры - страница 24

Первым делом Магистр занялся мною. Он усадил меня за стол и пережал резиновым жгутом мою руку выше локтя. Мать вскрикнула, но он сказал:

– Не беспокойся, женщина, я не причиню вред малышу.

Он воткнул в вену иглу и нацедил из меня крови. Причем, для ребенка, крови он взял немало, я думаю, миллилитров сто. У меня закружилась голова, и Ганс отнес меня в кресло у окна.

Потом Магистр занялся матерью. Он тоже воткнул иглу, но тут цель преследовалась другая. Он ввел ей в вену какой-то препарат. Сейчас, оглядываясь на этот эпизод с высоты своего опыта, я понимаю, что это была так называемая «сыворотка правды». Когда вещество подействовало, Магистр принялся задавать вопросы. Я не прислушивался к точным формулировкам всех тех его вопросов. Были они скучные, однотипные, касались моего отца, деда, даты и времени их рождения (чего мать толком, естественно, не знала), даты и времени моего рождения (с чем у нее оказалось лучше). Потом он спрашивал об имеющихся в этом доме семейных реликвиях, потом перешел на дом в целом, спрашивал о комнатах, окнах, дверях, чердаках, сараях, кладовках… Не знаю, в какой степени мать удовлетворила его любопытство, но наконец Магистр отстал.

– Накорми малыша, Ганс, – приказал он слуге и куда-то удалился.

Тут стоит упомянуть про «накорми малыша». Время оккупации для большинства горожан, естественно, было весьма голодное. И, пожалуй, я тогда оказался единственным в Пятигорске ребенком, для которого прием пищи был сущей мукой. Меня кормил Ганс. Если отдавался приказ «накорми малыша», он приводил меня в нашу маленькую столовую рядом с кухней, усаживал за стол, ставил передо мной тарелку и стакан, садился напротив и начинал неотрывно смотреть в лицо своими белесыми рыбьими глазами.

Ганса не волновало время, которое он проведет таким образом. Ему требовался результат – моя пустая тарелка и пустой стакан. Но я не мог даже смотреть на ту еду, которую он мне давал. Нет, это не были какие-нибудь жабьи глаза и мухоморы, как можно было бы представить. Отнюдь. Все вполне обычное – каша, мясо, молоко. Я не мог заставить себя проглотить ни одного куска под взглядом Ганса! И мы сидели. Так порой завтрак перетекал в обед, а обед – в ужин. Лишь за несколько минут до семи вечера Ганс сдавался, отводил взгляд, вставал и принимался за сервировку ужина для своего господина. Ужин этот всегда происходил здесь, на втором этаже, за этим столом. И вот, когда Ганс поднимался на второй этаж, мой паралич ослабевал, и я мог затолкать в себя ложку-другую.

Сам Магистр питался тоже странно – по моим наблюдениям, всего один раз в день. Его ужин начинался строго в семь по Берлину и ни минутой позже… у нас ведь тогда время перевели, и оно совпадало с берлинским… Если же днем он дома отсутствовал, а так бывало часто, то к семи всегда неукоснительно появлялся и садился за стол. Откуда бралась его и моя еда – не знаю, наверно, кто-то приносил. Ел ли что-то Ганс, повторюсь, не знаю… О том, чтобы предложить еду маме, у Магистра и мысли не возникало, да она и сама не стала бы брать пищу из рук оккупанта.

Школа, где мама раньше была учительницей, работать перестала, в ней немцы устроили какой-то свой склад. По предписанию мама обязана была встать на учет на бирже труда и вообще-то ей грозил вывоз на работу в Германию. Но ее не трогали. Наверно, отсвет ужасной личности человека, проживающего в нашем доме, лежал на нас с нею… Мама давала частные уроки детям некоторых горожан, за что получала какие-то небольшие деньги или продукты.