Хозяина мало привлекали оборванцы и простые горожане, он медлил, поджидая зрителей с внушительным кошелем. Но вот слева подобрался купец, а напротив флейтиста остановился знатный юноша. И тут же владелец шатра преобразился, голос его стал высоким, зазывающим, и он сам взмахнул короткими пухлыми ручками, словно готовился взлететь вслед за танцовщицей, выпорхнувшей из шатра. А зрители уже не обращали внимания на хозяина, взгляды их так и притянул тонкий гибкий стан плясуньи, облачённый в лёгкие, огненного цвета одежды. В высоко вскинутых смуглых руках девушки сверкал яркий бубен. Плясунья встряхнула бубном, вызвав из его недр россыпь звучных трелей, изогнулась дугой. Длинные чёрные косы с вплетёнными красными лентами и монетками на миг покорными змеями легли на землю, но под дружное слияние флейты и барабана девушка встрепенулась, косы её ожили и обвились вокруг тонкой талии – так начался танец.
Зачарованный Тенгри-Кул не отрывал взгляда от девушки. Много женщин, прекрасных танцовщиц повидал он в Багдаде, но эта – эта была не сравнима ни с кем! Совершенство танца, необыкновенная грация и гибкость превращали базарную плясунью в божество. Глядя на неё, умолкал и богатый, и бедный, и поэт, и бездарь – всех очаровали движения, созвучие музыки и неземной красоты. Танец закончился, и девушка под одобрительный гул толпы скрылась в шатре. Хозяин и флейтист обошли круг, подставляя чаши. Бедняки щедро сыпали медь, среди них редко поблёскивала серебряная данга[40]. Когда к нему подошёл владелец гурии и протянул чашу, Тенгри-Кул смутился, ведь только сейчас юноша вспомнил, что забыл свой кошель дома. Но колебался он недолго, сорванный с пальца родовой перстень с лалом украсил презренную медь.
Эту ночь Тенгри-Кул не спал, впервые его вдохновило неизведанное ранее чувство, и он взялся писать стихи. В Багдаде юноша, подчиняясь веянию того времени, не раз пробовал перо на этом поприще, но о любви писал, играясь и подражая великим мастерам. Теперь всё было по-другому, маленькая безвестная танцовщица овладела его мыслями и сердцем. Он совсем не знал эту девушку, но видел её танец, наслаждался очарованием искусства и женской красотой. Разве этого недостаточно для рождения пылкого чувства? Тенгри-Кул знавал немало женщин, для которых слова любви значили немного, они заученно повторяли речи, полные страсти, каждому, кто пользовался их услугами. За блестящие монетки, нитку дешёвых бус или отрез ткани продажные прелестницы предлагали своё тело, красоту и молодость. Базарные плясуньи относились именно к этому презренному сословию женщин. И поначалу юноша, в котором жила гордость и чистоплотность отпрыска благородного семейства, уверял себя, что приглянувшаяся ему девушка недостойна не только его помыслов, но даже взгляда. Он убеждал себя самыми пламенными словами и знал наверняка, какое презренное существо встретилось на его пути. Мурза вышагивал из угла в угол в своих богатых покоях и говорил вслух, размахивая руками. Собственные доводы казались ему разумными и логичными:
– Её красота обманчива, она – порождение коварного Иблиса[41], только он в силах даровать такую манящую внешность. Увы, даже взгляд порочной женщины может завлечь в сети шайтанов!
Но тут же, забывшись, Тенгри-Кул начинал шептать мечтательно:
– Но, Аллах Всемогущий, как она прекрасна! Она показалась мне чистой, словно родниковая вода, ангелом, спустившимся на землю. О! Не гневайся, Всевышний, что в своих мыслях смею приравнивать простую танцовщицу к лику ангелов. Но разве девушка эта не Твоё создание? О мудрый ваятель, из-под твоего талантливого резца не выходило творения более совершенного, чем она. Пусть я ослепну, но не устану смотреть на неё.
