Утро, как правило, начиналось импровизированными летучками. У широкого подоконника окна с видом на КБ Боднарюка возле 39-ой комнаты обменивались свежими сведениями. Любой пятачок мог тогда стать местом обсуждения. Использовался и шумящий зал машины «Стрела». Таких машин в стране пока были считанные единицы. Напоминала она огромное диспетчерское табло, шумевшее как водопад.
«Стрела» была ещё очень несовершенной. Она выполняла всего две тысячи арифметических операций в секунду и требовала холодильного оборудования. Занимала она огромный зал и подходила для приватных бесед с глазу на глаз.
Здесь на наших глазах решилась судьба Виктора Павловича Легостаева, будущего вице-президента, а потом и президента королёвской фирмы, а пока всего лишь соискателя по тематике крылатых ракет. Под шумящий аккомпанемент вычислительной машины Раушенбах предложил Легостаеву стать его замом, своей правой рукой в деле космического кораблевождения. Легостаев до этого оставался в качестве аспиранта во вне и одновременно внутри растущего раушенбаховского коллектива. Он проявлял крайнюю независимость. На своей защите он позволил себе дерзко ответить на заданный из зала вопрос. Он сказал: «Не только я не понимаю ваш вопрос, вы и сами его не понимаете», что, согласитесь, для соискателя выглядело смело и рискованно.
Защиты тогда были редкостью. На банкете в честь диссертанта в химкинском ресторане «Волга», куда в пузатых винных бутылках из экономии был принесён коньяк, были зачитаны стихи:
«Не расщепил Витюша атом
Но всё же стал он кандидатом…»
Ядерная тематика тогда была не только на слуху. Она вмешивалась в нашу жизнь. Небрежность Сахарова в задании параметров ракеты для водородной бомбы позволило Королёву получить оплачиваемый заказ на создании «семёрки», ставшей космической лошадкой, вывозящей грузы и ездоков с самого начала до настоящего времени.
Если от той же проходной НИИ пойти не направо, а налево, то попадёшь на первый стенд управления спутниковой ориентацией. На полифилярном подвесе вращалась платформа с первой системой управления. Это было странное гигантское сооружение. Чтобы избежать влияние соседнего уличного транспорта, на нём работали по ночам и его сотрудники своей молчаливостью, замкнутостью и убеждённостью в своей культовой нужности походили на средневековых звездочётов.
В один из дней осени 1958-го года к НИИ-1 подкатил зим Королёва. Ему и замам его демонстрировали технический задел коллектива Раушенбаха и в первую очередь стенд на полифилярном подвесе с работающей системой управления.
Для управленцев ракетой стенд выглядел несерьёзно. И прибывший с Королёвым зам его Борис Евсеевич Черток, чтобы разрядить обстановку, сказал, глядя на стенд: «А если пнуть его ногой?» И этим вызвал скрытое возмущение работников этого стенда, по сути дела стендопоклонников, священнодействующих со стендом по ночам.
Рядом со стендом трудились специалисты нового тогда направления – создатели электронных схем на транзисторах. Одного из них помимо Аркадия Звонкова я знал и прежде. Этим вторым был для меня Толя Пациора. Пару лет назад студентами мы вместе с ним плавали в узкой ванне под трибунами открытого плавательного бассейна в Лужниках. Толя был мужественно красив можно сказать западной красотой, под Джемса Бонда, так что в московской парикмахерской, с которой рядом он жил, выставили в витрине рекламой его портрет.
