– Рифмы банальные, образы неинтересные, – скучным голосом сказала бабушка. – И что это за котлы с кипящей медью? У нее металл плавится в котлах? Она ведьма-кузнец? И любовь там лишняя.
Шура была согласна с бабушкой, что любовь в этих Аниных стихах лишняя, и без нее вполне можно бы обойтись. С другой стороны, Аню можно было понять – Ане все-таки пятнадцать, ей уже положено думать обо всяких таких почти-взрослых глупостях. С третьей стороны, любовь придавала стихам еще больше загадочности.
– А мелодию ты же сама сочинила, правда? – спросила мама. – Споешь?
Шура вынула из чехла гитару, уселась на табуретку и спела, аккомпанируя себе по минимуму, безо всяких Ненашевских выкрутасов. Первый голос, конечно. Взрослые помолчали.
– А что, молоток, – сказал папа. – Душевно.
– Да, ничего так, – удивилась сестра Лера. – Сойдет для сельской местности.
– Шурка, а я и не знала, что ты так петь умеешь, – сказала мама, как будто ни разу не была на Шуриных студийских выступлениях и ей, Шуре, не хлопала.
Но самая главная похвала Шуре досталась от бабушки.
– А знаешь, – сказала бабушка. – Это ведь настоящая музыка.
«Настоящая музыка, – звенело, шептало, шелестело в голове у Шуры во время репетиций. – Это настоящая музыка. Моя музыка». И Шура наполнялась изнутри важным и теплым. Становилась значительной и тоже настоящей. Проходя по коридору центра детского творчества, Шура слышала, как репетируют «Лучики» со своим бесконечным, ежегодно повторяемым «Наши руки не для скуки, для любви сердца» – и, победно улыбаясь, дергала плечом: давайте-давайте, пойте, все равно на концерте в честь дня города вас выпустят в самом начале, на разогреве, потому что если вас выпустить в конце, все разбегутся от тоски. А под конец, на десерт, выпустят нас.
На День города, конечно, никакую хэллоуинскую песню «Ваганты» не исполняли – во-первых, потому, что не успели как следует выучить, а во-вторых, она сюда ну никак не подходила. Впрочем, та вещь, которую они исполнили, не подходила еще больше. Не подходила она вообще никуда – из-за своей, как говорил саксофонист Хайруллин, невыносимой прекрасности.
Это был «Мельник и ручей» Шуберта в рок-обработке.
Шура знала, что обработку делал взрослый сын Ноны Петросовны, который настоящий музыкант, композитор, и живет теперь в Германии. Шура знала, что эту версию Шуберта никто до их «Ваганта» не исполнял. Еще Шура знала, что директор их центра был очень даже против исполнения этой композиции на празднике, да и вообще где бы то ни было.
Директор прослушал «Мельника» еще в мае – студийцы только-только закончили его разучивать. Вагантиков в тот раз даже не гоняли в концертный зал – директор самолично явился в студию, улыбался, велел не стесняться, уселся у стены, лихо закинул ногу на ногу, послушал немного, как студийцы с Ноной Петросовной повторяют старое, а потом, блеснув лысиной из-под трех застенчиво прикрывающих ее прядок, попросил: «А ну-ка гряньте, братцы, плясовую, что-нибудь новенькое и зажигательное».
И Нона Петросовна энергично кивнула, и Денис Хайруллин отложил саксофон – в этой композиции он солировал как вокалист, и Шура с Аней заняли рядом с ним свои места бэк-вокалисток. И было роскошное соло Ненашева на электрогитаре, и нежные клавишные волны Алены, и деликатные ударные Ника Зубаткина, и было всё, как казалось Шуре, очень хорошо – но когда они закончили, директор посидел немножко замершим, как восковая фигура, на своем стуле, а потом спросил:
