Что было у него в доме, я не знаю, но назавтра он вышел гулять как ни в чем не бывало, и скандала по этому поводу не было. Стрелу, впрочем, мне не вернули…
От Шуры, так же, как Кролик, достался нам и Нерка – кобель сенбернарской породы – пес с большой башкой и широкой грудью. Пес был замечательный, сильный и красивый, но что-то сделалось у него с задними ногами – они у него стали слабыми, полупарализованными. Больше всех Нерка любил Марусю – она ухаживала за ним и кормила его. Нерка был незлобивым псом, но ухаживавшего за Марусей Варфоломея Ишковича почему-то терпеть не мог. Чуть завидит этого Ишковича – так с громким лаем бросается на него. И Ишкович его, страх, как боялся. Да и любой бы испугался: гавкающий Нерка спереди был, действительно страшен. Обычно Варфоломей или прятался, или спасался за какой-нибудь дверью. Но однажды он пришел с чёрного входа, а Нерка как раз лежал перед этой дверью. Увидев своего врага, Нерка бросился на него с оглушительным лаем. Варфоломей отступил обратно на крыльцо, и хотел было перед Неркой захлопнуть дверь, но в это время, от сотрясения, сорвалась поперечная пила, висевшая рядом с дверью и упала так, что ее стало невозможно закрыть – образовалась большая щель, в которую и просунулась громадная Неркина башка с оскаленной пастью. Варфоломей, побледнев, с трудом удерживал дверь несколько минут, пока не прибежала Маруся и не оттащила Нерку. Варфоломей был ни жив, ни мертв – ему было уже не до ухаживаний. Дали ему воды, чтоб он успокоился. Будь Варфоломей похрабрей и не бегай он от Нерки – может тот, в конце-концов, и привык бы к нему.
Время шло – я взрослел. Скоро надо было идти в школу.
А в 1899 году я познакомился с игрой в футбол. В то время на большой поляне, которую охватывала с одной стороны Надеждинская улица, а с другой – был берег речки Крестовки и Каменные острова, обосновался «Петербургский кружок любителей спорта». Они устроили на этой поляне футбольное поле, а мы – мальчишки, пролезая под проволокой которой они оградили поляну, пробирались на футбольное поле и смотрели, как гоняли мяч футболисты. Глядя на них, и мы – ребята с Константиновского проспекта, стали играть в футбол.
В 1901 году мне исполнилось 9 лет, и мама с большим трудом устроила меня в гимназию при Университете. На пряжке моего форменного ремня красовались пять букв: «С.П.И.Ф.Г.» – Санкт-Петербургская историко-филологическая гимназия. Ученики других гимназий, дразня нас, расшифровывали это по-своему: «Спи, Федор Гаврилыч!». Эта гимназия являлась подготовительным учебным заведением для Университета. В ней, с младших классов, начинали учить четыре языка: греческий, латинский, немецкий и французский. Плюс русский, математику, чистописание, закон Божий и другие предметы. Я, выросший среди простых, подчас неграмотных людей, почти в лесу, за городом, попал в учебное заведение, в котором с трудом учились даже дети из культурных семей. Вобщем, оказался я в этой гимназии не в своей тарелке. Все эти языки оказались для меня непонятной и непостижимой мудростью, дома же мне никто не мог помочь в постижении этих наук. Естественно, что в гимназии я вскоре стал получать сплошные колы и двойки. К тому же ходьба с Крестовского острова на Университетскую набережную была для меня утомительна. В результате в приготовительном классе меня оставили на второй год. Педагоги занимались с нами формально: знаешь его предмет – хорошо, не знаешь – получи кол! Классный наставник меня все время бранил.
