Особенно много требовалось воды, когда по субботам топили баню. Если была наша очередь носить в баню воду, то обычно это делал я. Расстояние до бани – 50—60 метров. Тропинку к бане часто заметало снегом. Нужно было шагать по твердыне. Но вода все равно расплескивалась. Водой заполнялся котел, бачки, ванны и все пустые ведра. Баня была «по чёрному». В потолке отверстие. Его после топки затыкали паклей или ветошью. А так дым выходил через отверстие в потолке и трубу. Котел был встроен в «каменку», сложенную из специальных камней, которые держали жар и не были «кислыми», т.е. не выпускали кислый запах при нагревании. Каменку перекладывали где-то один раз в два или три года. Все стены в бане и потолок были покрыты сажей. Когда баня топилась в неё невозможно было войти, там стоял чад. Сама же топка находилась внутри, а не в предбаннике. Это чудо строительного искусства мне не нравилось. В баню я уходил не очень чистым, но человеком, а из бани часто возвращался «чертом». Приходилось переодеваться дома из чистого белья, выданного мне до бани в чистое белье, выданное мне после бани. У деревенских жителей бани были намного удобнее, чем эта учительская баня. Когда отец построил новую баню, меня уже в Осипинцах не было. Я мылся в казенных, городских банях.
«Первый пар» в бане предназначался для мужиков. Это русская традиция. Головы мыли вначале, а потом уже другие части тела. Мужики, заваривали в тазах березовые веники. Почему-то это делалось незадолго до парения. Залезали на полок и начиналась самоэкзекуция с поохиванием и поахиванием. Насколько помню, отец не любил долго париться, а когда постарел то и вовсе не выносил жар. Дядя Ваня париться любил и парился в несколько «присестов». Для мытья тела использовалось не более трех тазиков, чтобы не оставлять баб без воды. Нижнее белье одевали в бане, а телогрейки и валенки в предбаннике, иногда в кромешной темноте. В редких случаях там стоял фонарь. Мылись при свете от фитиля «керосинки» без стекла (без стеклянной лампы).
В жилых помещениях использовались настольные керосиновые лампы с круглым отражателем. Подвесные лампы назывались линейными (линейность на самом деле определяется шириной фитиля). Подпотолочные лампы зажигали только по праздникам и особым случаям, например в Новый год. Потолки в комнатах были оклеены газетами («Правда» и «Учительская газета»), стены – обоями, поэтому палить долго линейные лампы под потолком было опасно. Когда я ложился спать, я видел на потолке лица членов ЦК КПСС, строго смотревших на меня. Под их взглядами и бликами от керосиновой лампы, огромной тенью от материнской головы, склоненной над школьными тетрадями, я мирно засыпал, чувствуя двойную защищенность.
Лампы заправлялись керосином обычно по вечерам, хотя делать это нужно было засветло. Бутыли с керосином хранились в плетеных корзинах в «подполье». Светить спичками можно было только на расстоянии. Керосин заливался в горловину лампы через «лейку» (воронку). При неосторожном обращении со спичками все могло взорваться. Такие случаи были. В Гаинцах один мальчик получил тяжелейшие ожоги при возгорании керосина. Ему даже делали пластическую операцию. Как он потом рассказывал сам – «пересаживали кожу с жопы на лицо».
Фитиль в лампе необходимо было обрезать, чтобы не было гари. Самое противное занятие, которым мне приходилось принудительно заниматься, это чистить ламповое стекло. Лампа имела очень витиеватые формы. Чистить приходилось тряпкой, но чаще простой бумагой. Бумага выдиралась из старых, исписанных тетрадей. Потом её нужно было размять, засунуть внутрь лампы и крутить, чтобы очистить копоть со стенок и отполировать до блеска потускневшие места. Рука в лампу не пролазила, длины пальцев не хватало. Я использовал отколотые от полена палочки. Стекла от лампы были дефицитом. Не дай бог уронить или расколоть стекло. Мать проверяла, как тщательно я вычистил, не осталось ли на стекле разводов. Таковые имели место, когда бумага не была тщательно размята.
