– Не для себя же!..
– Это не имеет значения. Поймите: если мы не накажем Зворыкина, какой пример мы подадим? Как защитим мы наше молодое неокрепшее государство от бандитов, жуликов, расхитителей всех мастей?..
– Не говорите так!.. Это ваш друг!..
– Тем более я не имею права быть снисходительным!
– Господи!.. Кныш, миленький!.. Да как же так? – Саня рыдает. Она подходит к Кнышу и, едва ли сознавая, что делает, хватает его за руки.
В страшном смятении Кныш отдергивает руки.
– Что вы, Александра Дмитриевна, как можете вы плакать. Из-за него? Он вас не стоит… Посмотрите на себя и на него! – горячо говорит Кныш. – Вы чистая, светлая, а он… Он весь в этом своем преступлении. Жадные, загребущие руки, готовые схватить все, что плохо лежит. Он так же схватил и вас, походя, почти не замечая, что делает…
– Кто дал вам право так говорить? – оскорбленно спросила Саня.
– Я выстрадал это право… Послушайте, Александра Дмитриевна, я знаю одного человека, он не чета Зворыкину, прямой, цельный во всем…
– Не нужен мне этот человек, да и я ему не нужна, – устало произнесла Саня.
– Вы имеете в виду свое происхождение? Он простит вам это! – вскричал Кныш. – Он подымет вас до себя! Санна, – продолжал он проникновенно, – у меня есть две любимые: революция и ты, Санна! Я полюбил тебя, как увидел. Я сидел на твоей свадьбе и думал, что умру от боли.
– Не надо так говорить… нельзя. – Как бы не относилась Саня к Кнышу, есть что-то покоряющее в силе и подлинности чувства, которое владеет им в эту минуту.
– Я буду так говорить! – самозабвенно продолжал Кныш. – У меня никого не было… ты будешь первой и единственной моей женщиной! – Кныш опускается на колени перед молодой женщиной, ловит ее руки, пытается спрятать лицо в ее коленях.
Саня испуганно отбивается.
– Пустите!.. – кричит она – Пустите!
В приемной слышится шум. Дверь распахнулась, и на пороге появляется Рузаев в сопровождении двух служащих железнодорожной охраны.
Кныш поворачивает к вошедшим будто слепое лицо, похоже, он не сознает происходящего.
– Вот что!.. – тяжелым голосом произносит Рузаев. – А ну, подымите вашего начальника, он, видать, в коленках ослаб…
Саня выбежала из кабинета…
– Ты думал, тебе разрешат швыряться такими людьми, как Алеша Зворыкин? – спросил Рузаев.
– Нарушение революционной законности, расхищение государственной собственности, экономическая контрреволюция… – как в бреду бормочет Кныш.
– Ладно, – оборвал его Рузаев. – Московский партийный кабинет берет Зворыкина на поруки…
Подвал. Зворыкин сидит на табурете, зажав лицо руками. Щелкнул замок, в подвал заглянул старик сторож Зворыкин мгновенно отнял руки от лица, принял независимый вид.
– Собирайся, что ли, – говорит сторож зевая.
– Куда? – Тень беспокойства мелькнула на лице Зворыкина.
– На кудыкину гору… – лениво ответил сторож.
…По территории железнодорожных мастерских идут Зворыкин и Рузаев.
– Кто тебя, дурака, надоумил? – Рузаев стучит себя по лбу. Массивное лицо его пылает гневом.
Зворыкин совсем скис, опустил голову.
– Сам же говорил; броневики позарез нужны… – оправдывается он вяло.
– Выходит, броневики нам нужны, а бронепоезд не нужен, снаряды не нужны? Так, что ли?.. Учти, по партийной линии мы тебя еще взгреем.
Зворыкин тяжело вздохнул и насупился. Они вышли за ворота, и глазам их предстало чудо: новенький, горящий полированными бортами, сверкающий серебром радиатора изумительный «Роллс-Ройс». За баранкой дремал матрос, положив ноги на щиток. Но что самое поразительное – Рузаев уверенным, хозяйским жестом распахнул дверцу этой дивной машины. Зворыкин на миг забыл обо всем на свете: о своем недавнем аресте, угрозах Кныша, гневе Рузаева. Он впился глазами в черно-пылающее чудо, потрогал, колеса и шины, обошел кругом, нагнулся и стал разглядывать подбрюшье.
