– Полагаю, вы не готовы уладить дело, как подобает джентльмену? – ледяным тоном осведомился незваный гость.
– На пистолетах? – уточнил Картхэллоу и презрительно усмехнулся. – Не говорите ерунды! Мы не в восемнадцатом веке и не во Франции. А если имеете в виду кулаки, то я вас разделаю всмятку. В свое время я прилежно занимался боксом; к тому же, гораздо моложе.
Мордекай Тремейн стоял и смотрел на отца Кристины Нил. Вмешиваться в ссору не имело смысла: разбираться с оскорбленным в лучших чувствах противником предстояло самому Адриану Картхэллоу.
Полковник Нил вызывал жалость. Не составляло труда понять мотив, побудивший почтенного пожилого человека ворваться в дом художника, выставившего на посмешище его дочь, каким бы наивным и глупым ни выглядел поступок.
Картхэллоу немного подумал и произнес:
– Разумеется, вы понимаете, полковник, что подобным поведением навлекаете на себя судебное преследование. Но я не испытываю желания зарабатывать на вас капитал. Если немедленно уйдете, то готов отказаться от иска.
Полковник Нил молчал. Лицо в полной мере сохранило выражение ненависти, но сейчас он смотрел на врага так, словно сообразил, что попал в унизительную ситуацию, а попытка продолжить наступление закончится позорной дракой. Наконец Нил повернулся, посмотрел на Хелен и с подчеркнутой вежливостью сказал:
– Приношу свои извинения, миссис Картхэллоу.
Ответа не последовало, и в напряженной тишине полковник бесславно покинул гостиную. Молчание длилось несколько секунд – до того момента, как Адриан Картхэллоу приблизился к жене и, словно ничего не случилось, улыбнулся.
– Почему бы тебе не поиграть для нас, дорогая? – предложил он.
Хелен без возражений села за фортепиано. Если не считать легкого румянца, инцидент не произвел на нее впечатления. Длинные тонкие пальцы коснулись клавиш. Светлую грусть Моцарта, ностальгическую печаль Шопена сменила эльфийская меланхолия Грига.
Мордекай Тремейн с наслаждением погрузился в музыку и ощутил острое раздражение, когда нарастающий гул голосов заставил Хелен остановиться. Захотелось встать и открыто осудить дурные манеры гостей, но он понимал, что хозяйка не обиделась, удовлетворившись тем, что исполнила желание мужа и разрядила неловкость, возникшую после устроенной полковником безобразной сцены.
Однако приятная атмосфера вечера уже не восстановилась. Несмотря на попытки Картхэллоу сгладить впечатление, стычка оказалась слишком интригующей и послужила щедрым источником обсуждения для небольших групп, на которые постепенно распалось богемное общество.
Мордекай Тремейн решил найти наиболее безопасную тему для разговора.
– Интересно, что заставляет людей покупать картины? – начал он. – Например, недавно в Лондон приехал американский миллионер Уоррен Белмонт. Что им движет: чистая любовь к искусству или сомнительное понятие, что богатство обязывает иметь в доме картины признанных мастеров?
Но Адриан Картхэллоу не захотел развивать многообещающую тему.
– Белмонт? Не знаю такого.
Он отошел, оставив гостя переживать ощущение очевидного промаха.
Жалость к полковнику Нилу, поступившему, как любящий отец, соседствовала с мыслью о дипломатическом даре Картхэллу: хозяин дома удачно выкрутился из весьма затруднительного положения. Удар был нешуточным, и художник имел полное право ответить тем же. Заметная полнота не скрывала того очевидного факта, что он значительно превосходил пожилого полковника в силе и мог без труда сбить того с ног.
