Я осторожно вышел из комнаты и, выглянув из-за двери кухни так, чтобы меня не заметили, внимательно посмотрел на отца и гостью. Его спутница оказалась немолодой безвкусно одетой брюнеткой. Она сияла довольно бледным и совершенно некрасивым светом, но, попадая в обжигающие волны красного сияния отца, гостья начинала светиться ярче, а ее желтоватый оттенок становился чище, превращаясь почти в оранжевый. Я редко видел такое и несмотря на то, что давно привык к алому сиянию отца, несколько мгновений невольно наблюдал за сверкающими эмоциями вокруг него и брюнетки.
Отец говорил своей спутнице какие-то совершенно бессмысленные слова, крепко обнимая ее за плечи и грудь, а она отвечала ему, смешно рассыпая вокруг себя гласные, похожие на мелкий разноцветный бисер. Навязчивые объятия отца были какими-то противоестественными и даже немного жестокими – он никогда не обнимал так маму. Ее отец прижимал к себе сильными и теплыми руками, словно защищая от всего плохого, и их легкие прикосновения были всегда наполнены взаимной нежностью. Я принимал только такой вид объятий, потому что в них было больше тепла, чем во всем остальном холодном мире.
Отец и брюнетка пили шампанское из чайных чашек, и хотя их явно не первая бутылка была пуста больше чем наполовину, отец не выглядел пьяным. Он был скорее просто веселым, а вот его спутница, наоборот, казалась сильно перевыпившей. Я вдруг с отвращением представил, что будет, если кто-то из них нечаянно заметит меня: к разговору я был однозначно не готов. Сделав осторожный шаг назад, я окончательно исчез из их поля зрения.
Из-за плотно закрытой двери комнаты все еще доносился негромкий диалог, сливающийся с шумом голосов в моей собственной голове. Я открыл ноутбук и зашел в мою довольно одинокую почту. Мне казалось, что Натаниэль обязательно должен был написать хотя бы несколько слов, заранее зная, что они останутся без ответа.
Его сообщение мне показалось удивительно родным, словно передо мной были не печатные строчки, а настоящее письмо в теплом белоснежном конверте. Письмо, которое ждешь много дней подряд, а потом с трепетом держишь в руках, боясь открыть.
С самых первых слов я почувствовал, как мое равнодушное сердце забилось чаще. Мне стало сначала холодно, а потом жарко, и я невольно прикоснулся кончиками пальцем к пересохших губам, словно пытаясь сдержать беззвучный вздох удивления.
Чудо все-таки произошло. И это было именно чудо, потому что таких совпадений не бывает.
3
Почему люди не летают
(одним месяцем ранее)
В тот холодный декабрьский вечер я, как обычно, возвращался с Фалленом домой из школы.
Оценки за осенний триместр были ужасными, а учителя в один голос твердили, что я не окончу одиннадцатый класс. Мне было все равно, а в глубине души я опасался только одного: как бы кто-нибудь из школы не позвонил отцу, чтоб поделиться с ним впечатлениями о моих успехах в учебе. Не то чтобы я сильно переживал из-за этого, но, так или иначе, мне было немного грустно от того, что я не оправдывал его надежд, если, конечно, эти надежды вообще когда-то существовали.
Потяжелевшая голова гудела так сильно, что мне хотелось биться ею обо все, что попадалось на глаза, лишь бы заглушить невыносимый и бессмысленный шум внутри.
Первый день зимы, удивительно точно отражая мое внутреннее состояние, дышал пронзительным ветром, смешанным с невероятно острыми частичками льда. Они настолько больно впивались в оголенные участки кожи, что, казалось, вокруг были развеянные кусочки стекла вперемешку с обыкновенным снегом. Уже темнело, и лучи вспыхнувших фонарей с трудом пробивались сквозь белую пелену, невольно превращая весь мир в театр теней. Темные силуэты людей напоминали безликих призраков, спешащих куда-то сквозь парализованное пространство и время. Я остался частью этого холодного спектакля даже после того, как перешагнул порог сонной квартиры. Казалось, вместе со мной в нее ворвались ветер и снег, наполнив и без того гнетущую атмосферу каким-то тоскливым одиночеством.
