Но сейчас я тоже молчу. Тогда на помощь приходит Мара:
– Привет, Мэнди!
Мэнди. Так мы ее называли, когда Армстронги только переехали на соседнюю улицу. Однако прозвище не прижилось. Хотя, когда мы познакомились, именно так нам ее представили. Это произошло на праздновании моего восьмилетия. Именно тогда наши семьи начали отмечать все праздники вместе, потому что Кевин и Кейлин с первого дня знакомства стали неразлучны. Кевин всегда участвовал во всех наших праздниках, и, конечно, приглашали и его семью. Сейчас мне кажется, что с тех пор прошло сто лет.
– Привет, Аманда. – Я пытаюсь улыбнуться.
Скрестив руки на груди, она выпрямляется.
– Привет, – наконец отвечает она странным монотонным голосом.
– Как прошло Рождество? – Пытаюсь делать вид, что все нормально, но могу думать лишь о Кевине.
Она пожимает плечами и пристально смотрит на меня. Секунды тикают.
Раньше я никогда не придавала значения тому, что, когда Армстронги переехали в наш город, они не просто поменяли место жительства. Не просто переехали, а уехали от чего-то или от кого-то. Там, где они жили раньше, случилось что-то плохое. Однажды я слышала, как миссис Армстронг рассказывает об этом моей маме. Она плакала. А потом я подслушала мамин с папой разговор. Многого я не поняла, но, кажется, дело касалось Кевина и его дяди, брата мистера Армстронга.
– Знаешь, – я поворачиваюсь к Маре, – пойду-ка я лучше домой. Что-то я неважно себя чувствую.
– Серьезно? Что с тобой? – с искренним беспокойством спрашивает Мара.
– Ничего. Я просто… – Я не договариваю и начинаю пятиться. Лишь один раз я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на них, и вижу, что они стоят и смотрят мне вслед.
Мара поднимает руку, чтобы помахать мне на прощание, и кричит:
– Я тебе позвоню!
Завернув за угол, я пускаюсь бежать. С каждым шагом кровь в голове пульсирует все сильнее; тело покрывается холодным потом. Уже на пороге тошнота становится настолько нестерпимой, что я начинаю плакать. Бегу в ванную, падаю на колени перед унитазом и ловлю воздух ртом.
После бросаюсь на диван, даже не сняв куртку.
Закрываю глаза.
Следующее, что я помню – мама склоняется надо мной и трогает мой лоб.
– Заболела? – спрашивает папа, бросая ключи на кухонный стол.
– Иди? – Холодная мамина рука на моей щеке кажется такой приятной. – Что с тобой? Заболела?
– Наверное, – бормочу я.
– Давай снимем куртку. – Поддерживая меня рукой за спину, она помогает мне сесть. А мне больше всего на свете хочется, чтобы она меня просто обняла. Но вместо этого она стягивает с меня рукава.
– Меня вырвало, – говорю я.
– Съела что-то не то?
– Нет.
Я сегодня вообще ничего не ела. В обеденный перерыв все мои мысли были заняты новеньким, Камероном, и к своему бутерброду с арахисовым маслом и джемом я даже не притронулась.
– Бедная моя малышка. – Мама встает и смотрит на меня: кажется, ей действительно меня жаль. – Давай сделаем так: ты переоденешься в пижаму, а я сварю тебе суп. Договорились?
– Ладно, – отвечаю я.
Поднимаюсь в свою комнату переодеться, стараясь не смотреть на побледневшие сероватые синяки, которыми все еще покрыты мои бедра. Не задерживать взгляд на кровоподтеках на ребрах и тазовых костях. Все равно их скоро не будет. Надеваю пижамные штаны и застегиваю фланелевую рубашку на все пуговицы, чтобы скрыть синяки на ключицах. Их еще видно.
– Куриную лапшу будешь?! – кричит мама с кухни. Я сажусь за стол.
