Меня догоняет Мара и произносит лишь одно слово, ярко характеризующее ситуацию: «козел». Потом смотрит через плечо и добавляет:
– Хотя я была бы не прочь, если бы он в меня врезался. Несильно, конечно. Ну, это я так.
Я смотрю на нее, и уголки губ сами ползут вверх. Это почти больно – но боль другая, не та, что пронизывает живот. Я как будто улыбаюсь впервые в жизни. Мара смеется и кладет руку мне на плечо.
– Ты правда в порядке? – спрашивает она. И я киваю, хотя не уверена, что это так. Что я когда- нибудь снова буду в порядке.
– Пора, – объявляет Мара. Мы сидим в ее комнате на полу. Я только что вырезала из ее волос большой комок розовой жвачки, который кто-то приклеил ей на голову в школе. Он так застыл, что арахисовое масло и аккуратное вычесывание уже не могли помочь.
Мы продолжаем спор, начавшийся еще несколько месяцев назад.
– Так значит, рыжий. – Между нами стоит коробка с краской для волос. Я ничего не сказала, когда Мара бросила ходить на репетиции и принялась таскать сигареты из сумки своей матери, но сейчас надо высказаться, иначе будет слишком поздно. – Ты отдаешь себе отчет, что этот цвет вообще-то красный? – Я смотрю на модель, изображенную на коробке.
– Клюквенный, – уточняет подруга, вцепившись в коробку обеими руками и разглядывая картинку. – А может еще и коротко постричься, как она? Длинные волосы уже в печенках сидят. Они как приглашение: «киньте в меня жвачкой или чем-нибудь»!
И правда: сколько Мару помню, у нее всегда одна и та же прическа – длинные каштановые волосы до лопаток.
– А это обязательно делать сейчас? – Я пытаюсь поколебать ее решимость. – Может, подождешь всего три недели, и тогда будет уже лето. Если ничего не получится, ты успеешь…
– Нет, – решительно обрывает меня она. – Именно поэтому нужно сделать это сейчас. Не стану я терпеть это еще один год! Или три недели. И даже один день! – Мара почти кричит.
– Но что, если…
– Иди, хватит. Ты вроде пришла помогать.
– Я и помогаю. Просто… по-твоему, если покрасить волосы, что-то изменится?
– Да. Я изменюсь. – Подруга срывает крышку и достает содержимое коробки.
– Но почему именно сегодня? Что-то случилось? Кроме жвачки. – Я задаю вопрос, который сама хочу услышать от кого-нибудь уже несколько месяцев.
– А что еще должно случиться? Сколько лет я это терплю, изо дня в день – идиотские клички, жвачку в волосах, надпись «неудачница» на спине? Всему есть предел, – произносит Мара срывающимся голосом, пытаясь сдержать слезы.
– Понимаю. – Я действительно понимаю. И она понимает. Это надо сделать, и я знаю почему.
– Так давай. – И она протягивает мне ножницы.
И я, как полагается верной подруге, беру ножницы из ее рук.
– Ты же в курсе, что я не умею стричь? – замечаю я, а первые пряди волос уже падают на пол.
– Ничего, я тебе доверяю. – Мара закрывает глаза.
– Неправда, – смеюсь я.
Она улыбается.
– Можно вопрос? Только обещай не сердиться, – спрашиваю я.
Мара открывает глаза.
– Ведь это не из-за Камерона? Потому что если да, ты должна понравиться ему такой, какая есть. Если ты делаешь это, чтобы привлечь его внимание, чтобы показаться круче, чем на самом деле, это не…
Она меня останавливает.
– Нет, Иди, нет. – Мара спокойна и совсем не сердится. – Ты права, он мне нравится, – тихо объясняет она. – Но я не пытаюсь стать «крутой», как он. Я просто хочу быть собой. Такой, какая я на самом деле. Если понимаешь, о чем я, – она смеется.
