– Любовница! Конечно, при таком покровителе жить можно!
Нет. Забывать стала… Всё совсем не так получилось – сама, наверное, виновата была...
В голову себе вбила: Уголовный розыск! Уголовный розыск!
Сколько Костя уговаривал, сколько и архив Управления МВД, и работу с несовершеннолетними, и даже отдел виз и регистрации иностранцев предлагал, но она заладила:
– Уголовный розыск!
Думала, в Управлении люди серьёзные, ведь в первый же день с майором из хозяйственной части схлестнулась. Тот хоть и Костин ровесник, но уже тогда на жабу оплывшую с липким языком похож был.
Зашла карточку на принятую в пользование технику подписать, над столом наклонилась, а майор сзади зашёл... Ну, в общем, не пощёчину дала, не приём применила, а развернулась и со всей силы коленом ударила. Майор от боли взвыл, пополам согнулся.
Что он ей тогда кричал! Вспомнить страшно! И о Константине Александровиче тоже очень нелестно отзывался:
– Он! Твой! – орал, но ни по фамилии, ни по должности, даже имени ни разу не упомянул – не подкопаешься.
В конце концов, любовница в наше время не такая редкость. Миллионы людей как хотят живут, отношения на бумаге не оформляют, только майор совсем не об этом кричал, в заранее продуманных корыстных намерениях обвинял, якобы она телом своим за покровительство, за должность заплатила.
Как она тогда плакала!.. Разве же она за чины и звания? Любила! Так любила, что каждой короткой встречи, как праздника, ждала, даже обычного женского счастья, семьи, детей попросить боялась. Получала лишь тоскливые вечера, холодные ночи, долгие ожидания и страшный болезненный миг прощания, когда не плакать – собакой побитой выть хочется. Получала сплетни, обидный шёпот с нелестным словом «любовница». Только кому расскажешь? Косте? Чтобы и ему больно, неприятно стало? Он и так несдержанный, по поводу и без повода из себя выходит, приехав с ревизией, с удовольствием на всё управление кричит, кстати, тоже любимая тема для обсуждения у тех, кому делать нечего. Заведётся, ещё больше шума наделает. Даже слова ему не сказала, сама обиду, унижение пережила.
А разговоры с липкого языка шёпотом по кабинетам поползли:
– Это он её... – уже пять лет за спиной звучит.
Так и хочется обернуться, сказать:
– Да! Это он меня к первой звёздочке через год представил, хотя по окончании университета сразу положена была, это он меня в комнату в гособщежитии, в документе-приглашении записанную, вселил, это он меня на должность в том же документе указанную, только через три года, назначил. Если это кого-то касается, то могу сказать, что это он меня целоваться и не только целоваться... и в людях разбираться, и от беременности предохраняться, и книги, необходимые для работы, читать, и не трусить, и голову высоко держать учил, а ты... Не тебе меня судить! Потому что пока я, женщина, под пули голову подставляю, ты, мужчина, штаны в кабинете протираешь, к каждой, скажем так, юбке своими липкими лапами прикоснуться стараешься, мать своих детей жирной коровой называешь, взятками побираешься… Только последнее строго пот закону нельзя, стыдно, а им не стыдно: для таких это вседозволенность, но в определённых пределах. Не к большому начальнику подойти, в морду ему плюнуть словами: «Что же ты своим должностным положением пользуешься, любовницу на тёпленькое местечко в угрозыск пристраиваешь?» – а женщине камень в спину кинуть и отвернуться, сказав: «Это не я! Это Сашка из дежурной части!»
