…Волчица стоит на грани
между двумя мирами.
Скалит белые зубы,
в крови засохшей губы,
влажный по ветру нос,
в стороны мечется хвост.
Лапы – к прыжку готовы.
За ней последнее слово.
Шерсть стоит на загривке дыбом,
кожей жертву насквозь видит.
Уши прижаты. Не шелохнётся.
Насытив плоть, крови напьётся,
но это потом… Ближе, ближе…
Тела тёплого запах слышит,
сердца чужого биение чует,
секунда – зубами её полосует
по тонкому горлу, впечатав в землю.
Животный голод минуту дремлет…
Кромсает. Жадно. Быстро.
Сейчас – инстинкты. Потом – мысли.
В красной луже обрывки мяса.
Сильные челюсти громко клацают…
Серой богиней стоит над смертью,
глазами синими в небе тонет.
Скребётся сытость дурманной плетью,
луна о завтрашнем солнце стонет.
Нервы повисли, спокоен хвост,
гладкая шерсть, испачканный нос,
ватные лапы, безвольная слабость…
Это наша животная радость.
Вдоль реки с розовым берегом
серым призраком скользит тихо.
Логова тёплого с детства не было,
дикая жизнь запретила хныкать,
камнем брошена в волчью стаю,
за свободу с позором изгнана.
Очень медленно память тает,
обжигая кипящими брызгами,
закаляя больную душу,
обрубая крылья серые,
изнутри, не жалея, душит
оголяя клыки белые.
От того выживает, как может,
приняла законы суровые.
А по небу тоска гложет,
расставляя капканы новые,
заставляя искать дороги…
Разбивая о камни лапы,
не жалеет себя волчица.
Не умеет. Да и не надо.
Не забудет глаза карие
человека с ружьём опущенным,
что без выстрела сердце ранили,
подарив ненадолго душу.
Что жалели сначала грубую,
привыкая к безумству зверя,
обнимали шею упругую
и просили ему поверить.
По загривку трепал рукою,
целовал её влажный нос.
Как звала она его воем,
чтоб он счастья немного принёс!
Он кормил её с рук широких,
что-то в уши шептал, улыбался.
Отдавал ей последние крохи…
Но однажды он потерялся.
Она долго туда ходила,
от рассвета ждала до заката.
И, охрипнув, уже не выла,
с ожиданием лежала рядом.
А когда поняла, что хватит —
человек позабыл про зверя —
сожалела, что не осталась
и оплакивала потерю.
Голод звал её на дорогу,
а надежда просила ждать.
Стали слабыми волчьи ноги,
и она начала убивать.
По началу – наесться мяса,
а потом – уничтожить прошлое.
И наполнились слёзы красным,
стали дни её мёртво-сочные.
И сама она стала бешеной,
к одиночеству привыкая.
По душе разбежались трещины,
тень от сердца её заражая…
Но на охоте следующей
услышала лай собачий,
тонкий такой, трепещущий,
и голос его манящий.
Переминалась с лапы на лапу,
помнит её или нет?
Она не боялась его собаки —
она не знала ответ.
Сердце стукало молотком,
от радости – не дышала.
Никто не узнал, что будет потом —
собака к нему подбежала.
И словно её, волчицу,
трепал существо по загривку,
из миски давал напиться
и прижимал к накидке.
В ответ та лизала губы,
виляла коротким хвостом.
Волчица не скалила зубы —
