Там, где живет солнечный свет - страница 4

К соседям кто-то приехал. Машина спортивная, яркая, я бы сказала, даже пламенеющая, хищная, породистая. И я внезапно откуда-то знаю, что у меня скоро будет такая же – не папина, не мамина, не мужа, а моя собственная. Я буду наслаждаться ездой, скоростью и очень себе (и другим, конечно) нравиться, когда буду грациозно выходить из нее. Понимание, убежденность в том, что именно так и будет, никак не может быть по-другому, было настолько сильным, что я всем рассказывала за ужином, что я скоро приеду на такой машине в гости. Взрослые шутили и не зло посмеивались надо мной. А мне было все равно, я-то точно знала, что так и будет.

Конечно, все это исполнилось. Я научилась водить лет в 16 и еще год или два ждала, когда мне выдадут права. Я сдала экзамены блестяще, и вскоре у меня появилась первая своя машина. Она была не совсем новой, но прекраснее для меня ничего не было. Я придумывала себе дела и поездки, я готова была жить в этой машине, так мне нравилось гонять. Я не понимала, как можно выпить бокал вина и потом поехать на такси, ведь можно же не пить и ехать самой. Тогда же я поняла, что совсем не могу ездить на пассажирском сидении, не говоря уже о том, чтобы сидеть сзади. Водитель (любой: профессионал, муж, друг) все делает не так, он медленный, он не предвидит ситуации, он не может чувствовать ритм движения и потока. Мучительно. Только много лет спустя мне понравилось ездить на заднем сидении солидного автомобиля, где можно вытянуть ноги, заниматься своими делами, просто расслабляться и слушать музыку в наушниках, мечтать и смотреть, как чужая жизнь проплывает мимо тебя.

В этот же период, в возрасте около 7 лет, я начала запоминать наизусть большие тексты, почти фотографически, могла бы, наверное, и так, но мне это было скучно, я торопилась жить, поглощать впечатления. Мне было легко учиться в школе, ведь все, что прочитала даже бегло, я запоминала. Если мне было интересен сам предмет, то помнила долго, если нет, то быстро стиралось, или я стирала сама, не знаю.

Вот там, в школе, и было первое серьезное испытание реальностью. Я ведь росла в любящей семье, родители не кричали, не врали, любили и поддерживали друг друга, умели работать и веселиться, обожали меня. Самое странное, что меня начали травить не дети, а преподаватели. Как будто чувствовали мою инаковость, свободу не промолчать, показывать эмоции. А основной эмоцией была радость от всего – от того, что задача интересная, оттого, что снег за окном, что у соседки по парте красиво заплетены косички. Они бы простили мне негатив, но не радость. Она просто была красной тряпкой, стекленели глаза, сжимались губы, голос срывался на визг. Почти все преподаватели искали способы наказать меня или унизить при всех, занижали оценки, хотя с моей памятью и способностями это было на грани, но поставить чуть меньше высшего балла всегда могли. Они сравнивали детей друг с другом, стравливали, сеяли ревность и вражду. Я тогда часто плакала дома, рассказывая об этом маме и бабушке, злилась на несправедливость.

Вообще, «справедливость» – это мое кредо. Я ее чувствую, я не могу предать ее, я не могу пройти мимо творящегося не по ее воле. И еще я становлюсь воином, когда защищаю справедливость, нет страха, нет сомнений, нет другого пути для меня. Страшно всегда от другого: во мне поднимается такая неконтролируемая ярость, белое пламя, которое сжигает все, в том числе и мою нервную систему в моменте. Я не знаю, могу ли я убить, но ударить – точно, сколько раз я это делала… Конечно, много позже я поняла, что мои учителя были просто по-своему несчастными людьми, что не злиться на них надо было, а жалеть или не обращать внимания. Не говоря уже о том, что можно было помогать, но я не умела тогда. И потому что я не могла увидеть это, я стала вести себя в школе как хулиганка: я уходила посреди урока, я принципиально не посещала часы некоторых преподавателей, я дерзила и дралась иногда. Из девочки с белоснежным кружевным воротничком я превращалась в пацанку.