Когда в комнате загорелись два горящих светлячка, а воздух наполнился целым букетом запахов, в нем смешались нотки древесины и шоколада, приправленные кофе и чем-то таким тонким, что никак не удавалось понять. И Натан должен был признать, что ошибался, в этом действительно было что-то особенное.
– Должно быть крепкая штука, этот ваш немецкий виски, – сказал он, когда почувствовал, что начал пьянеть.
Мужчина только довольно улыбнулся.
– Вы кажется, что-то хотели мне сказать.
Эйверитт отложил коробку и внимательно посмотрел на Натана, словно проверял, можно ли ему доверять.
– К-х-м…К-х-м… Ну хорошо! Не будем оттягивать. Кое-что я действительно о вас знаю.
– Так расскажите же, – настаивал Натан
– Только постарайтесь забыть о том, что это я вам рассказал! – произнес мужчина, делая ударение на слове я и поглядывая в окно.
– Да что ж вы такого знаете, мистер Эйверитт?
– А вы для начала выслушайте, – сказал он.
Фрэнсис допил разом остатки виски в своем стакане, затем провел рукой по усам и закинул ногу на ногу, из-за чего одна из брючин задралась, и Натан заметил синюю сеточку вен, окутавшую лодыжку. Он начал спокойным, едва не шепчущим голосом, из-за чего Натану пришлось слегка наклониться вперед.
– Отец тогда был помощником шерифа. В то время округ Валевут, был самым спокойным округом во всей Калифорнии.
На улицах Уэллстона всюду был слышен детский смех, тогда как матери спокойно сидели дома и не боялись, что с их ребенком что-то случится.
Но осенью семьдесят третьего все изменилось. Ричард Эйверитт, так звали моего отца, спокойно обедал на кухне, когда по рации сообщили о пропаже ребенка. Он никогда ее не выключал, даже на выходных.
Я тогда сидел рядом и слышал все собственными ушами. Отец собрался и ни говоря ни слова уехал. Вернулся он поздно ночью. Его ботинки были полностью облеплены грязью, а одежда сырой от пота. Тогда я и узнал о пропажи семилетней Сэнди Колман. Повторяю, город у нас маленький и спустя какие-то пару часов, все только об этом и говорили.
В школе ходили слухи о том, что ее нашли на дне озера разделанной по кускам, из-за чего мы перестали какое-то время купаться. Кто-то говорил, что она просто сбежала из дома и уже вернулась, а родители Колман, испугавшись, что это может повториться, переехали вместе с ней в другой штат. В общем их больше никто так и не видел.
Спрашивать о таком своего отца я боялся. Он никогда не обсуждал с нами работу. Это было в нашем доме вроде табу.
Но спустя несколько дней он позвал меня к себе в кабинет. Я сел на диван, а он встал напротив и сказал:
– Фрэнни, сынок! Запомни два правила: никогда не садись в чужие машины и не разговаривай с незнакомцами, ты понял меня?
Я спросил почему, на что он мне ответил:
– Ты же не хочешь пропасть, как та девочка.
Больше мы с ним об этом никогда не говорили.
Натан чувствовал, как мистер Эйверитт нервничает, его дрожь в руке стала заметнее, а голос дребезжал как расстроенная гитара.
– Эта история до сих пор заставляет меня ужасаться. Подумайте только… всего семь лет. Разве она заслужила это? Какая страшная смерть…
– Вы же вроде сказали, что ее так и не нашли? – спросил Натан. – Это все? Или есть еще, что-то?
Мужчина заколебался. Внутри него шла борьба, известная только ему. Но зажмурившись, будто пересилив страшную боль, он произнес:
– Да! Черт возьми, да! Есть одна деталь, о которой я не говорил никому на свете. Даже Линде. После смерти отца мне достался этот дом. Тогда я уже неплохо преуспел в юридических делах и только подал свою кандидатуру на выборах. До самого последнего вздоха, отец запрещал входить в кабинет без его разрешения. И видимо не зря.
