Там темно - страница 3

Кира молчит, и они напускают на себя невинный вид – ну же, Кирюш, разве что-то не так? Поговоришь чуток с нами о всякой еде? О картошке, которая не любовь, о борще в состоянии твёрдом, жидком и парообразном, о рассыпанной по столу соли – брось щепоть скорей за плечо.

– Не бросай, для кого тут помыли!

Они стараются производить как можно больше шума.

Говорят:

– Включи телевизор, а то чего так скучно сидим.

Выбрали музыкальный канал, за музыкой чуть похуже слышно себя.

Женщина, мычащая мелодии, начинает подпевать в своём стиле. Скульптор скребёт подбородок, и звук выходит такой характерный, царапает Кирино ухо – шкряб, шкряб, шкряб.

Темнота притаилась в углу, смотрит на Киру бесчисленными глазами, говорит:

– эй,

мы ещё

не закончили.

тем временем

У сказочной принцессы слова катились с губ жемчужинами, алыми розами падали оземь. Слова Яси тоже в какой-то мере были волшебными: они превращались в скандал.

Это не помогало.

Яся определённо не была странствующей принцессой, перед которой, признав королевскую кровь, распахивали двери хозяева постоялых дворов. Хотя бы потому, что из первого же места – убогого, грязного хостела – её выгнали прочь.

Возможно, всё потому, что следовало заплатить, но кого интересуют детали.

Вместо денег были последовательно предложены и немедленно отвергнуты:

– клетка,

– большая белая птица,

– чудесные зрелища и неслыханные истории (какие – не уточнялось).

Не прокатило.

Яся не понимала почему.

Чтобы хоть как-то подняться в своих же глазах, она пробовала было уговорить птицу протиснуться в форточку, устроить переполох. Птица притворилась непонимающей, издавала различные птичьи звуки, бездумно вертела башкой. Говорила всем видом: я глупая птичка, чего же ты ждёшь от меня?

– Могла бы помочь, – осудила Яся.

Птица защёлкала клювом, даже не потрудившись придумать весомый аргумент.

Оставленную без присмотра клетку тут же кто-то унёс.

Яся сказала: «Проклятое проклятье!»

Или слова, схожие по значению.

Яся колупает остатки краски на стене, на изломе видны слои: белый, зелёный, вновь белый. Она делает то же, что сделало бы время.

Дёргает головой – мешают бесцветные пряди, закусывает губу, сосредоточенно щурит глаза, прячет осколки ссохшейся краски в карман. Белая пыль отпечатывается на безразмерной куртке, шевелящейся у груди.

Ясе удаётся отковырнуть особенно крупный кусок – небывалая прежде удача, – когда снизу начинают доноситься какие-то подозрительные шорохи, детский крик «Отстань!» и собачий лай. Яся сразу швыряет куски краски в лестничный пролёт – может быть, отвлечёт, что бы там ни творилось? – и что есть силы

несётся

вниз.

Ну нет. Только не так. Не везёт – так весь день не везёт.

Без Яси и птицы их было трое – девушка, ребёнок, собака. Ребёнок не может сдержать поводком большого лохматого пса. Тот положил передние лапы на плечи девушки и невероятно настойчиво хочет лизнуть ей лицо, на котором глаза полуприкрыты, спокойны, бесстрастны, будто подобное видели множество, множество раз, и все те разы было скучно.

В её тёмных прямых волосах, на пальто безупречного покроя – осколки ссохшейся краски. Девушка поворачивает голову – и вот,

что видит Кира

(а это, конечно, она)

двухголовое существо: седая человечья голова и, пониже шеи, белоснежная птичья. Две пары глаз, одни жутче других – расширившиеся зрачки девчонки столь же черны, как глаза птицы. Существо одновременно склоняет набок головы и произносит (к счастью, всего одним ртом, человеческим – отчего-то казалось, что и говорить оно будет на два монотонных голоса):