Танатотерапия. Практическое применение - страница 24

• к исследовательскому методу Танатотерапия демонстрирует огромные возможности: психическое пространство раскрывает перед нами такие содержания, которые, казалось бы, могут появляться лишь у практикующих «крутые» тибетские или гималайские техники. Такие возможности, которые мы и не ожидали встретить у рядового социализированного человека, и которые далеко не всегда легко встраиваются в «логику жизни». Парадоксальность и разнообразие телесных знаков здесь также велика, предсказуемость и повторяемость их весьма мала. Из общих закономерностей выявлено: чем больше практика в танатотерапии, тем быстрее и глубже психическое и телесное расслабление, а чем быстрее и глубже расслабление, тем умиротвореннее состояние и выше вариативность и гибкость жизненных стратегий и тактик. С приобретенным опытом слой за слоем происходит постижение вглубь не только индивидуального и разных уровней Коллективного бессознательного, но и духовного пространства [11].

Танатотерапия (от греч. thanatos – смерть и therapia – лечение, уход, забота) – система ориентированной на тело психотерапии, затрагивающая область контакта с процессами умирания и смерти (В. Баскаков). Она позволяет моделировать реальную смерть через ее символическое представление (тотальное расслабление, сон, любое завершение/окончание/остановка, оргазм, сумасшествие, объектные/ предметные характеристики тела) [3].

Выделенные Кюблер-Росс Э. [30] пять стадий, которые проходит человек, получив известие о своей неизбежной смерти, на наш взгляд, находят отражение и в стадиях проживания кризиса потери творчества, описанных В.В. Козловым [29]:

Таблица 1

Пример подобного кризиса описан Н.В. Гоголем в повести «Портрет»: Чартков, который «был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностью, соображением, гибким порывом приблизиться более к природе», углубившись в требования заказчиков и необходимость выполнять работы в короткий срок, встретился с тем, что «кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определенные, давно изношенные формы».

«Он схватил кисть и приблизился к холсту. Пот усилия проступил на его лице; весь обратился он в одно желание и загорелся одною мыслию: ему хотелось изобразить отпадшего ангела. Эта идея была более всего согласна с состоянием его души. Но, увы! фигуры его, позы, группы, мысли ложились принужденно и несвязно. Кисть его и воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порыв преступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывался неправильностию и ошибкою. Он пренебрег утомительную, длинную лестницу постепенных сведений и первых основных законов будущего великого. Досада его проникла….Но точно ли был у меня таланты – сказал он, наконец, – не обманулся ли я?» И, произнесши эти слова, он подошел к прежним своим произведениям, которые работались когда-то так чисто…. в бедной лачужке на уединенном Васильевском острову, вдали людей»….

«Казалось, как будто разгневанное небо нарочно послало в мир этот ужасный бич, желая отнять у него всю его гармонию. Эта ужасная страсть набросила какой-то страшный колорит на него: вечная желчь присутствовала на лице его. Хула на мир и отрицание изображалось само собой в чертах его»…

«К счастию мира и искусств, такая напряженная и насильственная жизнь не могла долго продолжаться: размер страстей был слишком неправилен и колоссален для слабых сил ее. Припадки бешенства и безумия начали оказываться чаще, и наконец, все это обратилось в самую ужасную болезнь. Жестокая горячка, соединенная с самою быстрою чахоткою, овладела им так свирепо, что в три дня оставалась от него одна тень только. К этому присоединились все признаки безнадежного сумасшествия. Иногда несколько человек не могли удержать его. Ему начали чудиться давно забытые, живые глаза необыкновенного портрета, и тогда бешенство его было ужасно. Все люди, окружавшие его постель, казались ему ужасными портретами»…