- Цело всё, цело… - сказал он тихо. Разговаривать с дронами было бесполезно, но очень хотелось.
На Редее говорить было не с кем. Летом он пытался говорить с животными – большими вислоухими зайцами и парнокопытными с единственным серебряным рогом на лбу. Зимой было хуже. Сероватые активные осадки выпадали по всему побережью. Животные уходили в горы, а изгнанник оставался. Наедине с мыслями, воспоминаниями, совестью.
Первую сотню лет он не верил, что оказался здесь навсегда. Он всё ждал, когда придут к нему ученики, чтобы снова позвать к звёздам, но ученики не приходили, и только спустя несколько десятков лет Галактион понял, что о нём забыли.
Тогда Аэций попытался выбраться с планеты сам. Он искал минералы, пытался строить кузницу и ковать метал. Дроны раз за разом аккуратно уничтожали все плоды его попыток выбраться, так что он пытался даже относить кузницу в горы, но и от этого не было проку. Ковать здесь тот метал, который был необходим для полёта в космос, он не мог, и спустя сотню или двести лет Аэций перестал пытаться.
Тогда он разозлился. Галактион злился на себя за то, что так легко попался в сети интриг и позволил втянуть себя в переворот. Злился на Аврору, которая оказалась холодней и расчетливей его. Но долго злиться на Аврору он не мог, как не мог злиться и на учеников. Оставалось злиться на себя, и он снова и снова бил кулаками по стеклу, в бессильной попытке вырваться на свободу. И раз за разом дроны подметали следы его безумия. Если он разбивал стекло, наутро оно снова было цело. Если срывал с петель дверь – утром она была на месте.
Всё здесь, на Редее, оказалось таким же вечным, как и он сам, и таким же неизменным, как и он сам.
Оставив попытки выбраться и растеряв злость, Аэций стал работать над системой связи, и через какое-то время случилось чудо – он поймал сигнал. На экране были новости, из которых Аэций узнал, что империя процветает и осваивает новые миры. На какое-то время диктор подарил ему надежду, потому что в голове Галактиона зародилась мысль, что однажды его найдут. Пусть не его ученики и не те, кто хотел бы его спасти, но одна только возможность поговорить с людьми к тому времени стоила для него больше жизни.
Связь вскоре прервалась. Она исчезала и появлялась снова, не подчиняясь законам логики, каждый раз оставляя его в недоумении, а надежда всё не угасала – пока однажды он не собрал телескоп и не увидел на орбите цепочку боевых спутников, охранявших его покой. Надежда исчезла. Любой дурак, посмевший сунуться сюда, был бы убит раньше, чем Аэций смог бы сказать ему хоть слово. И именно те технологии, которые он принёс в Кариту, сделали возможным его плен.
Аэцием овладело отчаяние. Он долго лежал на спине, глядя в потолок, потому что даже небо над головой делало тоску сильнее. Всё теряло смысл – прошлое, будущее, настоящее. Он хотел умереть, но и смерть была невозможна – дроны тщательно следили, чтобы он не причинил себе вред.
«Зачем?» - стал спрашивать он тогда сам себя. Почему было не убить его? Или ненависть обманутой любви могла быть так сильна, что месть его единственной возлюбленной длится уже тысячу лет? Ответа не было. Все ответы были бессмысленны, хотя он находил их тысячи, один за другим.
Безумие стремительно овладевало им, но понял он это лишь тогда, когда по ночам стал видеть образ Авроры. Аврора не говорила с ним. Она смеялась или просто смотрела ему в глаза с немым укором, но никогда не говорила. И говорить с ней тоже было бесполезно, хотя Аэций и пытался вначале. Он задавал всё тот же единственный вопрос: «Зачем?». Аврора молчала. Так Аэций понял, что безумен.
