Танцующая в Аушвице - страница 30

И что теперь делать? Так меня ограничивают в гражданских правах, но все, кого это не касается, не слишком этим озабочены. Не с кем обсудить все эти запреты, нет никого, кто смог бы помочь. Новая власть сделала меня абсолютно бесправной. Интересы “чистокровных” голландцев она никак не задевает, и те продолжают жить спокойно. Не исключено, что мне уже нельзя арендовать залы для своей процветающей школы и выезжать на занятия в другие города. Подобный запрет будет для меня пострашнее смерти, и я не хочу мириться с таким положением вещей.

Я принимаю решение во всем этом безобразии не участвовать и новым правилам не подчиняться, несмотря на то что их нарушение карается высокими штрафами. И я демонстративно сижу на террасе кафе, над входом в которое вывешено грозное объявление: “Евреям вход запрещен!”. Прихожу туда с фотоаппаратом, пью чай и прошу знакомых, которых там встречаю, щелкнуть меня на память. На этих фотографиях я радостно улыбаюсь под надписью “Евреям вход запрещен!”. А однажды я мило болтаю на террасе с немецким офицером. Он очень любезен, а на прощание я прошу и его сфотографировать меня моей камерой на фоне висящего позади меня объявления. Он с удовольствием откликается на мою просьбу… Мне остро требуется подшучивать над всем этим маразмом, хотя бы про себя. Благодаря этому я сохраняю мужество. Но с каждым днем мне это дается все трудней.

С Эрнстом же у нас все идет хорошо. Поздно вечером, после всех моих занятий, я возвращаюсь в нашу эйндховенскую квартиру. Иногда он уже спит, потому что ему надо рано вставать, но чаще всего поджидает меня. Мы любим друг друга все больше. Когда одним воскресным днем мы возвращаемся домой после чудесной прогулки и располагаемся отдохнуть в гостиной, Эрнст взволнованно откашливается и говорит, что хочет сказать мне кое-что важное. Эти церемонии меня удивляют. На него это не похоже. И впрямь что-то очень важное, проносится у меня в голове. Я вопросительно смотрю на него. А он говорит, что любит меня – так сильно, что просит меня с ним обручиться. И протягивает мне коробочку, в ней обручальное кольцо с двумя маленькими сапфирчиками. Я поражена до глубины души. Мы уже некоторое время живем вместе, к чему вдруг это обручение? Вместе с тем его предложение мне ужасно нравится и, не успев как следует подумать, я уже говорю: да! Жестом фокусника он извлекает откуда-то бутылку шампанского, и мы отмечаем это событие. Третьего июля 1941 года мы обручаемся. Порадоваться за нас приглашаем нескольких друзей, идем в ресторан ужинать и, конечно же, танцевать.

Роза (в центре) на террасе кафе с немецким офицером

Эрнст фотографирует Розу, лежащую на балконе

Поскольку работа у Эрнста в Нидерландах временная, я часто спрашиваю себя, что с нами будет дальше. Мы откладываем решение этого вопроса на потом и живем сегодняшним днем. Но как-то сентябрьским вечером Эрнст говорит:

– Мой контракт скоро заканчивается. Соответственно, заканчивается и моя работа здесь, в Нидерландах, а мое предприятие в Швейцарии уже запланировало для меня следующую работу. С марта я должен буду заниматься модернизацией двух текстильных фабрик в Испании. Мы с тобою обручены, и я очень хочу, чтобы ты поехала со мною в Швейцарию, а потом в Испанию.

– Я много думала о нашем будущем, – отвечаю я. – Всегда помнила, что однажды тебе придется вернуться в Швейцарию, но это случилось быстрее, чем я ожидала. И теперь я не знаю, как быть. Что будет с моей танцевальной школой? Дела в ней идут просто потрясающе. У меня много учеников, да и “Полигон-журнал” без конца с успехом крутят в кинотеатрах…