Карина нырнула глазами в сторону мужественного бобрика раз, нырнула другой, увлекла в сторонку Валдомиро, пошепталась с ним, приблизилась к Листопаду вплотную и с вызовом сказала:
– Любят женщины военных, а военные актрис.
Витюнчик без предупреждения рванул звонкие струны и зарычал:
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю…
Все обратились в слух. Листопад стоял смущенный, добропорядочный, красный как рак.
Где-то между вторым и третьим куплетом в голове размякшего Валдомиро пролетела быстрым зигзагом простая и даже вполне ординарная мысль: все суета сует и всяческая суета, но вот что верно: хорошо жить на белом свете, дышать свежим речным воздухом, дурачиться в музыкальном салоне, целовать Раисино плечо, попивать «Помпадур россо» и дружить с такими приятными людьми, как Георгий Валентинович, Дима Карагодин… Катрин!..
«Катрин! – внутренне вскричал Валдомиро. – Катрин сидит заброшенная и одинокая, а мы, ее ближайшие друзья, распиваем «помпадуры», как самые отъявленные эгоисты, резвимся, а о ней ни сном ни духом… А ей, может быть, как раз нечего делать. И, может быть, ей одиноко».
– Слушайте!.. – начал было взволнованный Валдомиро, увидел вдруг изящные пальчики Раисы Андреевны, вплетенные в жилистую кисть Карагодина, сбился, покраснел и, глядя куда-то в сторону, сказал: – Давайте Катрин пригласим.
– Как же это мы!.. – воскликнул Листопад. – Нехорошо, ах как нехорошо получилось!.. – И, обращаясь к Раисе Андреевне, принялся объяснять: – Прекрасный товарищ, наша Катрин, добрейшая девушка, чистая душа. Ей бы здесь очень понравилось!..
– Будет ли удобно? – пытаясь смотреть Раисе в глаза, спросил Валдомиро.
– О чем речь?! – поспешно ответила та, вывинчивая пальчики из карагодинской лапы. – Можно ей позвонить?
Шагая по ковровой дорожке бесконечного корабельного коридора, Валдомиро размахивал опустевшим портфельчиком, крутил головой, невольно восхищаясь прыти Карагодина, хмыкал и снова крутил.
«Нет, подумать только, каков хитрец! Спрятался называется. Вот уж действительно: наш пострел везде поспел. Прямо Фанфан-Тюльпан какой-то, а не Карагодин».
Трубку подняли без промедления.
– Валдомиро, ты безответственный человек, – холодно сказала Катрин. – У тебя ветер в голове. Никаких дел с тобой больше иметь не желаю. Понятно?
– Катрин! Катрин! Ты о чем? Ничего мне непонятно.
– Как ты думаешь, какое сегодня число?
– 26-е… нет… 27-е? Не помню… Да объясни ты мне ради бога!
(О! Катрин! Каюсь, каюсь, прости подлеца, Катрин!)
– Ладно, черт с тобой. Руки в ноги и наметом в детсад. Там и встретимся. Она сегодня только до обеда.
(Хотя, если честно тебе сказать…)
– Катрин, я не виноват! Я тебе все объясню – стечение обстоятельств!.. Тебя ж поймать невозможно – с утра трезвоню! Слушай, есть шикарное местечко, с роялем! В восторге будешь!..
(Понял, понял. Лечу!)
Валдомиро покачивал заложенной за колено мягкой туфлей и с массой веселых подробностей описывал Катрин, живой как ртуть пикантной брюнетке, события минувшего утра, припотевшего Витюнчика, и как тот свистит носом, и как обнаружился Карагодин, и как он потерялся. Катрин слушала заинтересованно, посмеивалась, пошучивала, блестела черными глазами. Валдомиро чувствовал себя на коне и вполне прощенным. Они сидели в директорском кабинете образцового детского комбината «Ералаш», где Катрин работала концертмейстером.
Стеклянные двери растворились, и в кабинет вошла молодая женщина в белом халате.
