Будто выгоревшие под лучами марсельского солнца стены пыльно-желтого оттенка, расписанные в углах маслом, кафельная напольная плитка, льняные шторы с розочками персикового цвета, плетёные кашпо с благоухающей, лавандой, бежевые скатерти с кружевной окантовкой и велосипед с треснувшей белой краской, из которого так незатейливо торчали затемнённые стеклянные вазы с сиреневыми ирисами.
В нашем кафе всегда пахло травами прованса: сушеным эстрагоном, тимьяном, орегано, душицей и шалфеем. В кафе работала Георгина Леонидовна, которую мы с любовью называли владычицей подземелья. Она была стройная и элегантной женщиной, напоминающей то ли робота без изъяна, то ли идеальную хозяйку с ниспадающей улыбкой из старой американской рекламы пятидесятых годов. Она изящно жестикулировала руками, была ухоженна и опрятна, притягивая неестественной безукоризненностью и тонкой ниточкой пресноводного жемчуга на сухожильной шее.
– Добрый день, моя милая Тая. Как я рада тебя видеть, детка. Исхудала ты из-за всех этих экзаменов. Но ничего. Сегодня в нашем французском кафе день узбекской кухни. Можно отведать плов с бараниной из казана, наваристый лагман с редькой, манты с фаршем и тыквой, самсу из песочного теста с курдюком и чучвару с овощами.
– Если честно, я пришла попрощаться. Так тяжело мне забирать отсюда все свои вещи. Но меня ждёт университет. Мне же там понравится, да? – в надежде утешения спросила я.
– Ну тогда забудем про жир от самсы. Пойдём, я угощу тебя эклером с лавандой или, если захочешь, калиссоном из миндаля. Сладкое поможет пережить день. Тебя в лицее все очень любят, моя родная. Мы всем чувствуем, что лишь для тебя лицей стал настоящим домом, но это не значит, что и университет им не может стать.
Сдержав скопившиеся слезы, я обняла Георгину Леонидовну и после скоротечного чаепития вновь поднялась наверх. Отряхнув сладкие крошки с уголков рта, я поправила прическу, выдохнула и зашла в учительскую. Посреди аудитории стоял широченный стол, за которым сидели директриса и хозяин лицея, мои самые любимые преподаватели, по которым, как оказалось, я буду скучать всю оставшуюся жизнь.
Без позволения я присела рядом с ними и почувствовала запах цветущих орхидей, которые будто бережно были спрятаны от людских глаз в узорчатых горшках на окне. Владелец лицея, Виктор Витальевич, был рослым мужчиной лет сорока пяти, без единой складки на своём изумлённом, чуть вспотевшем лице. С первого взгляда ВВ, как мы его любя нарекли, казался всем придирчивым и неподступным, однако, если он замечал в ученике доброту, талант или оптимизм, общение с ним превращалось в бесценно подаренное судьбой время.
Нина Владиславовна, директор лицея, любому встречному показалась бы белокурой ирландской чародейкой: блондинка с синими, как Эгейское море, глазами, аккуратным маникюром и распахнутыми ресницами, достающими кончиками до тонких бежеватых бровей. Она всегда мне казалась вышагнувшей из французских романов исключительной героиней, про которую с каждой новой страницей хотелось узнавать все больше и больше.
В тот прощальный день Нина Владиславовна была одета в коралловую льняную блузу, которая незатейливо гармонировала с блеском ее выразительных бугристых губ, всегда смазанных помадой цвета маджентовой дымки.
По-матерински расплакавшись, Нина Владиславовна зажмурилась и вытиснула из себя улыбку. Она поцеловала меня в мою впалую щеку, оставив след на лице от жирных губ, и подарила фиолетовую лампадку на счастье.
