– Как ты можешь обвинять бабушку в том, что она проживает горе не так, как ты? – бесцеремонно вмешалась я.
– Вера, я чувствую, что Надя жива, и я знаю, что она обязательно вернётся. Ты похоронила сестру и уже полгода как перестала искать. Но это вовсе не означает, что Надежда мертва.
– Наде всегда доставалось меньше материнской любви, а мне отцовской. Признайся, что это так. Ты не любила Надю, а когда она пропала, и вовсе забыла о том, что для приличия хотя бы можно всплакнуть раз в год на кладбище.
– Надя родилась первым ребёнком. Но, к сожалению, на тебя у меня не хватало сил, из-за чего акушерке пришлось достать тебя вакуумом. Мне сразу сказали, что ты будешь мертва, а когда ты оказалось живой, меня уверили, что вторая девочка будет особенным ребёнком с умственными отклонениями. Поэтому о тебе я больше заботилась, чем о Наде, ведь она была совершенно здорова. Когда вам исполнилось пять лет, я поняла, что ты – способная не по годам. Однако спустя несколько месяцев тебе диагностировали порок сердца, и вновь я переключила внимание на тебя. Но вы обе-мои прекрасные дочки, и я вас обеих безмерно люблю.
Мама заплакала, подошла к бабушке и обняла ее выгнутые плечи. После похищения тети бедуинами мама будто бы заменила себя на кого-то иного. Приехав из той злосчастной поездки, она стремительно рассталась с отцом, оставаясь при этом законной женой, стала по-другому готовить и краситься по утрам, взяла отпуск за свой счет на три месяца, улетев в Вашингтон на очередное обучение по нейрохирургии, а вернувшись в Ростов, по-прежнему осталась замёрзшей для папы льдиной, оторванной от совместного прошлого, любви к спонтанным поездкам и субботней традиции вместе печь кукурузный хлеб с финиками и черносливом. От неистощимой ростовской скуки мы больше не могли сорваться по пути в продуктовый, уехав из города к Чёрному морю на пару дней, не могли, как раньше, веселиться на праздниках, слышать и видеть хоть что-то про верблюдов или пустыню. Мама стала щедрее и даже маниакальнее опекать меня, будто взболтав в себе осевшее на дно чувство ответственности за крохотное растущее сердце.
Привычек, как и страхов, у нее тоже прибавилось: смотреть со мной вечерние новости перед сном, втайне желая услышать про найденных пленниц на Ближнем Востоке, ездить с родителями отца на дачу в Елизаветку, моя коней-дончаков с бабушкой Липой и расчесывая им гриву, ходить по воскресеньям в церковь и ставить за упокой сестре, которую она без прямых и косвенных доказательств не считала живой.
Уехав от бабушки Федоры, мы с мамой наконец вернулись в квартиру. Она помогла мне распутать волосы, которые заплела в косу, как учила ее бывшая свекровь Олимпиада Захаровна, включила ночник с мерцающими огнями и, поцеловав мои чуть вспотевшие руки, отправилась спать.
Наутро нас разбудил парад непрекращающихся звонков от отца, который вскользь сообщил маме о внезапном отъезде бабушки и дедушки из страны. Мама уветливо разбудила меня, и вместо изъезженной дороги на субботнюю йогу мы проложили в навигаторе путь до аэропорта. Мама хрипло и надсадно дышала, однако отказывалась объяснять мне происходящее без присутствия папы. Зайдя внутрь терминала, я увидела дедушку в таслановом сером плаще и запотевших очках, которые слегла расшатались на его чуть скованном лице, старающемся вытянуть вширь улыбку. Он отвёл меня в сторону, вытер носовым платком до сухости мокрый лоб и принялся говорить:
