– Преемственность поколений – страшная штука, – Элла успокоилась быстрее, она, похоже, лучше всех умела держать себя в руках.
– Расскажите мне про бабушку, – попросила Эльза.
Сестры переглянулись, и Мануэла сказала:
– Она была оперной певицей, у нее был свой особняк и четыре супруга. Не сразу, конечно, по очереди. Я супругов имею в виду. Потом она продала дом, купила эту квартиру и …уехала навсегда.
– Уехала или умерла?
– Уехала.
Мануэла улыбнулась, и Эльза, несмотря на следы, оставленные временем на мамином лице, сразу же узнала эту улыбку. Она узнала бы ее из миллиона. Так мама улыбалась папе. Улыбка означала «я тебя люблю, но ты все равно ничего не поймешь», и еще излучала ни с чем не сравнимую способность радоваться жизни – при любых обстоятельствах. Но Эльзе этого было недостаточно, сейчас она хотела узнать правду. Правду, которую ей почему-то не хотели говорить.
– Мам, как звали бабушку? Я этого не знаю.
Сестры снова переглянулись. Ну что за тайны, черт возьми? Мануэла тихо сказала:
– Илона. Илона Розенфельд. Это если по последнему мужу. Она долго носила эту фамилию.
– У тебя вроде другая была фамилия. А если не по мужу, то как ее звали? В девичестве?
– Илона Сильвестру.
Мать опустила глаза. Эльза могла поклясться, что где-то слышала это имя, но где – не могла вспомнить.
– Мне это ничего не говорит. И все же, она …умерла?
– О, нет, – мама явно колебалась. – Она …далеко отсюда.
– Хорошо, расскажешь в следующий раз. Мне пока достаточно мамы и тети.
Поддавшись порыву, Эльза крепко обняла мать и медленно, тихо, боясь заплакать на каждом следующем слоге, сказала ей в ухо:
– Хорошо, что ты есть. Что ты жива. Я очень тебя люблю. Очень-очень.
И тут расплакалась Мануэла. Ничего не говорила, просто смотрела и роняла слезы. Потом слез стало слишком много, они полились по щекам, были похожи на капли дождя, и в каждой из них при свете лампы переливалась радуга.
– Ты такая красивая, мам. У тебя даже слезы разноцветные!
Мануэла улыбнулась, продолжая плакать. Эта улыбка сквозь слезы была похожа на слепой дождь. Никогда Эльза не видела ничего красивее. Мама держала ее за руки и плакала, и в этом было столько любви, что не приходило в голову попросить ее перестать. От смеха – к слезам, от слез – к смеху. Она осталась собой, осталась настоящей. Эльза смотрела на нее, как будто хотела навсегда запомнить, впечатать в память. Заменить образ молодой, почти забытой ею матери, на этот – новый, чувственный, взрослый, донельзя ясный и очень нежный, очень искренний… Такой матерью можно гордиться. Всегда.
Они говорили почти до утра, но, выйдя на рассвете в прозрачность пустой улицы, Эльза поняла, что не узнала о матери ничего нового. Оглянувшись, поискала глазами номер дома. Можно было не сомневаться – он был нечетный. Сорок первый. Потом дошла до конца квартала и записала в телефон название улицы. Номера квартиры у нее не было, но она найдет ее с закрытыми глазами.
Эльза обещала матери приехать навестить ее, как только уладятся все домашние дела. Мануэла кивала, держа ее за руку, казалась чуточку безумной и совершенно, абсолютно счастливой. Элла на прощание тоже обняла ее – сдержанно, но с чувством. Сказала: «Хорошо, хоть у Мануэлы есть ребенок, иначе кто продолжил бы династию беглянок?» Это была прекрасная ночь. Уже вторая в этом городе.
Уходить совершенно не хотелось, но через шесть часов приедет Ольга, да и вообще, пора ехать домой. Дома надо все решить, а затем вернуться за мамой. Скоро, очень скоро она снова будет здесь. Эльзе хотелось танцевать прямо на улице. В голове крутилась мелодия, которую она неоднократно слышала за последние сутки. Это была «La vie en rose». Только где она слышала ее? Ах да, вчера на вечеринке. И сегодня… Условный стук в дверь! Она запомнит. А мелодию, чтоб не забыть, сделает своим телефонным звонком. Да, так будет лучше.
