– Кардо, погуляй с Марькой, ко мне клиенты пришли.
Вейн выскочила за ними, уперевшись в балюстраду из деревянных столбиков.
– Нет, это мы пришли! – она отошла от столбиков и сбросив тяжелые сумки с продуктами, перескочила столбы рухнув тонкими копытцами на спуск.
– Сколько раз говорил тебя этого не делать? – проворчал папа, отпуская Марьку на пол.
– Ну пап! – девочка-лань перегнулась через крепкую руку. – Не пойдешь с нами?
– Они будут убираться у дома, так и погуляют, а мне нужно кремацию оформить, – и вытащив из-под стойки блокнот, он вычеркнул Скотрейн. – Придется вести в Вуйфрам. Это дополнительные траты на перевозку.
Вейн вытянулась, привстав, упираясь копытами в стойку, стараясь увидеть имя покойника.
– А кого не стало-то? – прошептала она.
– Вейн, – мужчина отмахнулся, указав на дверь. – идите, вещи в инвентаре.
Кардо приоткрыл входную дверь для младшей сестры.
– Я думал их мама даст! – выкрикнул он.
Вейн только фыркнула, спустившись на пол. Она взмахнула рукой, проходя к двери.
– Пойдем, Кейсп, сейчас все расскажем!
Ветер шептал еле слышимые послания, поднимая синиц с веток желтеющих, пушистых, но осыпающихся лиственниц. Где-то вдалеке алыми плодами блистал на лучах боярышник. Шурша ветками и стуча листвой деревья передавали друг другу, от листьев к корням, единственную новость. Они шептали и птицы слушая разговор. Синицы слетали с веток, чирикая, унося новости глубоко в лесные рощи, в поля, к ветрам всех сторон света и трепетный шепот несся во все концы. Со взволнованным шорохом листьев, шепот кружился в бессмертном вальсе, поднимая дорожную пыль, осыпая ее песчинками золота. Ветер танцевал по длинным улицам и аллеям шепча, напевая, стуча и отбивая ритм вальса в каждую дверь, неся новую, как осенний мир, новость: «Самайн идет», «Осень стучит в двери!», «На пороге», «Он уже здесь!»
И каждый встречал его приход по-своему. К каждому, стуча прохладной рукой звонкого сквозняка, приходил он, словно давний дух родственника. Кто-то открывает дверь шире, позволяя ему пройти к праздничному столу, освещенному группками свечек. А кто-то с громом захлопывает дверь перед самым его носом, заставляя духа ютится у окон, поглядывая на домик из-за прохладного стекла.
– Ты не понимаешь! – Вейн скакала у братца, скребущего тропки граблей. – Это очень важно! Тебе не придется больше одевать мантию, когда идешь на рынок!
– А мне и так не придется, – веерная грабля проскрежетала по плитам, шурша свежей листвой. – Ты на рынок ходишь и весело повиливаешь хвостиком.
Девочка надулась, взмахнув руками.
– Не правда!
– Правда, – и рука всунула ей граблю. – Займись делом.
– Сам занимайся – она отпустила граблю, не долго балансирующую на прутиках и вмиг обрушившуюся на чей-то монумент.
Марька, неловко топая на своих двоих, подошла к ограде, подтягивая граблю. Она отбросила ее в сторону, рассматривая мемориальный камень. Холодные, но блестящие вязью серебристых прожилок, рамки его были аккуратно выточены, словно деревянная рама картин неизвестного художника. Перевесившись через железную ограду, девочка всмотрелась в выточенные витиеватые буквы.
– Пекалла? – она с недоумением взглянула на, угрюмо скребущего дорожки, Кардо.
Смягчившись, брат проронил улыбку, незаметно кивнув.
– Пекалла, верно, – и продолжил с непроницаемым выражением лица скрести груды листьев, собирая кучку.
Вейн, обдумав, наконец возразила:
