Медленно, чтобы мост не очень дрожал, мы двинулись вперед. Однако мост все равно трясся, и казалось, не столько от наших осторожных шагов, сколько от напора бунтующего потока. Ничего другого тут не требовалось, кроме как быть внимательным и осторожным. Дядя Хелеф об этом, пожалуй, не очень заботился, так как привык, но у меня, казалось, дрожь, передаваясь от моста, не только продолжалась в жилах ног, но пробирала аж до мозга костей. Перейдя мост, мы взошли по крутому береговому откосу и оказались на зеленой луговине. Она была небольшая. Зато выше, к Красной горе, и по обе стороны от нас виднелись зеленые холмы, небольшие овраги, а еще выше – альпийские луга, рощицы на склонах, кустарниковые заросли. Виднелся и дом бабушки Тенфе. Но сначала нам надо было попасть на архаш.
– Давай-ка, передохнем, – предложил дядя Хелеф, наверное, ему нелегко давалось преодолевать крутой склон. Он вынул из кармана и закурил «Приму». Казалось, он ушел в свои мысли.
Я ждал от него окончания рассказа.
– А что стало с лошадью, дядя Хелеф?
– С какой лошадью? – не сразу понял он.
– С лошадью дяди Ахмеда?
– А-а-а… Ведь я не докончил рассказ. – Он раз за разом втянул в себя дым и продолжил: – В тот день мне надо было вернуться в село. Когда поднялся на этот холм, на мосту я увидел лошадь. И сразу понял: я кинулся к мосту. Лошадь, откинув в сторону передние ноги, склонив голову, плакала; из ее глаз градинками текли слезы. Задняя нога несчастного животного, застряла между двумя толстыми бревнами, а другая была неудобно подогнута и задавлена тяжелым туловищем. Как я понял, она пыталась высвободить свою ногу, рвалась и, обессилев, теперь лежала, расположив свободные передние ноги на мокром грунте, опустив голову. Возможно, когда от ее метаний мост задрожал и зашатался, она испугалась и перестала двигаться. Наверное, почувствовала, что не стоит состязаться с судьбой. У бедняжки телесная боль смешалась с душевной. Я с трудом высвободил ее ногу, она была переломана. На другую заднюю ногу она тоже не могла ступить И вся она одеревенела. Я поспешил обратно на архаш, и мы вернулись на мост вместе с Шах-Бубой. Мы подложили под лошадь бурку и на ней оттащили животное. Затем сообщили о несчастье дядюшке Антеру и односельчанам. Мужчины все вышли на поиски утопленника. Его нашли далеко от села, где река, широко разлившись, мелеет и успокаивается. Это место названо Запрудой утопленников, потому что там вода уходит в сторону от главного русла и, действительно, образует запруду, где обычно находят унесенных рекой.
– Это я знаю, – сказал я. – А что стало с лошадью?
– После похорон, подавленный горем, дядюшка Антер не стал возиться с лошадью, принес животное в жертву, зарезал и раздал мясо селу. Он был прав: лошадь, у которой погиб хозяин, теряет вкус к жизни, хиреет от горя и в конце концов умирает… – Дядя Хелеф договаривал, точно забывшись, устремив глаза на вершину горы Гетин, что возвышалась вдалеке напротив нас.
– Но почему дядя Ахмед так сильно выпивал?
– Потому что от него ушла жена. Она была из одного равнинного села. Дочь кунака дядюшки Антера. Женили их по любви. Невесту привезли на лошади, как принято было в старину. Год они прожили вместе, родился ребенок. Но потом она заявила, что не желает жить в краю туманов, подобном преисподней. Захотела на равнину, в город. Но Ахмед этого не хотел, сказал: «Здесь я родился, здесь и умру». Уехала, дочь дьявола, оставив неокрепшего ребенка. Да хранит его Аллах, теперь он вырос, служит в армии, скоро вернется. Дядюшка Антер и старуха Тенфе вырастили его на козьем молоке…
