– Ваше Величество, я не умею ничего больше, кроме как складывать песни. Если бы я знал и умел столько, как и вы… не знаю, складывал ли бы я песни…
– Складывал бы, – ответил Фридрих с убеждением. – Мне кажется, уметь создавать песни – это просто божественный акт творения.
Манфред взглянул на него, поднялся.
– Ваше Величество, мы рады, что заполнили паузу между вашими великими делами, но сейчас мы должны откланяться.
Император сказал с улыбкой:
– Вы мне доставили истинное наслаждение! Спасибо, Манфред, мой старый друг.
– Всегда к услугам Вашего Величества, – ответил Манфред.
Он поклонился и, подталкивая Тангейзера в спину, вывел того из комнаты.
Стражи взглянули на них налитыми кровью глазами, словно подозревают в убийстве императора, а Манфред повел безумно счастливого Тангейзера через анфиладу залов к выходу из дворца.
– Понравилось? – спросил он на ходу.
– Еще бы, – выдохнул Тангейзер. – Это же император!
Манфред поморщился.
– Ну, я видел уже троих… даже четверых. Его дед, что держал два года в плену английского короля Ричарда Львиное Сердце, тоже был хорош, но этот превосходит всех, кого я знал.
Солнце опускается медленно и торжественно к вершинам далеких гор, Тангейзер услышал далекий и печальный призыв с высокой башни, Манфред называет их минаретами, муэдзин призывает поблагодарить Творца за жизнь в прекрасном мире, который он создал для людей.
Манфред покачивается в седле, погруженный в глубокие думы. Тангейзер ощутил, что в это время дня, когда солнце вон коснулось Моавитских гор и медленно сползает за их округлые вершины, как раз правильно преклонить колено и поблагодарить Господа… или же расстелить коврик и склониться перед Аллахом, ибо душа в это время особенно готова к общению со Всевышним…
…с другой стороны, его свидания с Айшой становятся все смелее и чаще, сегодня обещала прийти на всю ночь, так что ладно, Всевышний обождет, у него времени больше, чем у смертных, которым нужно успеть насладиться всеми прелестями жизни.
Манфред сказал внезапно:
– Ты показал себя хорошо.
– Спасибо, – ответил Тангейзер польщенно.
– И песни хорошие, – уточнил Манфред. – Императору понравилось, что главное.
– Спасибо, я рад…
– Он говорил однажды, – продолжил Манфред, – что как гимнастика выпрямляет тело, так музыка выпрямляет душу человека.
Тангейзер подумал, сказал нерешительно:
– Я об этом не думал… Я просто сочиняю.
– Но нельзя же сочинять, – возразил Манфред, – что попало! Иначе будет один вред. Человеку дай волю, он такого насочиняет!.. Потому за детьми присматривают родители и наставники, а за взрослыми – церковь.
– Не люблю, – возразил Тангейзер, – когда за мной присматривают. Когда-то я должен распоряжаться сам своей судьбой?
Манфред хмыкнул.
– А ты готов?
– Я всегда был готов!
Манфред кивнул:
– Да, мне это говорили дети, еще как только научились разговаривать. Я тоже всегда считал, что готов… это вот только теперь начинаю сомневаться. Но всегда был уверен, что существовать должна только та поэзия, что делает меня чище и мужественнее. И всех людей, конечно.
Тангейзер поморщился.
– Так ты убьешь ее почти всю. Человек живет не только подвигами!
– Но подвигами в первую очередь!
Он говорил твердо и решительно, Тангейзер не решился спорить с человеком, который в любой момент вхож к императору на правах старой дружбы, сказал высокопарно:
– Музыка неотделима от вещей божественных, потому император так интересуется ею.
