Танго метанойи. Тексты - страница 6



лабиринты

Мои бесконечные лабиринты,
и бессонные ночи,
и яблоко раздора,
катающееся в их темноте,
и просыпающийся разум,
чтобы рождать химеры
из сплетения чувств,
догадок и сомнений,
и сезонность неудач,
и кающийся август,
и осыпающиеся листки забвения —
календарь непостоянства,
и хор ангелов в снах,
неутомимых в оттенках,
и лестница, красным копьём
прорезающая темноту
между двумя берегами Судьбы,
и картонный дом с жёлтыми окнами
на том берегу,
и переставшие быть жадными мысли,
и уставшие быть хищными глаза,
и застывшие цветком нежности руки,
и многое, многое, многое
из воздуха плавит
огонь свечи,
чтобы влить в твоё сердце…
Раскройтесь и обрящете…

белые

Белые глянцы дождя,
чёрный стук экипажа.
Мысли мои, как тюрьма,
одинокая клетка, как призрак,
который несётся в безгрешность,
сливаясь со стуком сердца,
клеймёного таврами дней:
семь тридцать, двенадцать и ночь.
Я забываю, как выглядит время:
песок, шелестящий ветром,
гранитные гномоны статуй,
вода, шлифующая ступени
у ног терпеливых сфинксов?
Быть может, это и есть Вечность,
текущая по кистям рук?

абс-ция

Мне не хватает в воздухе комнат – дождя,

чтоб перспектива углов была заштрихована шорохом,

чтобы о яблока круглые формы дробясь,

капли, как мысли, в бумагу летели без повода.

Мне не хватает в воздухе комнат – тебя,

чтоб расстоянье до окон немыслимо было для голоса,

чтобы о губы и волосы в капли дробясь,

я целовал тебя всю – без малейшего повода.

белок

Я сцепленный с миром белок,
я плод водородных распадов,
отшельник в тревоге дорог,
терновник в трапециях сада.
Я лист, пьющий свой хлорофилл,
песчинка на дюнах столетий,
я капля в безбрежии сил,
я луч в бесконечности света.
Мой пульс учащает рассвет,
но весь я – во власти заката.
Я соткан из прожитых лет,
но что из прожитого свято?
Я сцепленный с миром белок,
но как же я в нём одинок.

Циклон

Приближался циклон. Безголосьем царил
разомлевший, запущенный день
над сознаньем моим и беззвучно роил
равнодушную пыль и прозрачную лень.
Только розовый газ над коленом твоим
излучал очертания слов
за анфас понедельника. Солнцем немым
проросла пустота облаков.
Сок был приторен, сладок, тягуч,
как и воздух, приросший к асфальту,
как асфальт, переплавленный в смальту,
как и смальта смарагдовых кущ.
И без ветра приклеился голос к губам,
тишина закипала в висках.
И безвременье, спрыгнув на головы к нам,
выползало в наручных часах.
Солнце молча сбегало с зенита долой,
неспособное больше стоять.
И текла у него под ногой, над водой,
фиолетами взбитая рябь.
Ожидали пустой фаэтон.
Шли по жёлтому полю газона
и, не выпив ни грамма озона,
исчезали за бронзой колонн.
Это время приснилось. Отсутствием снов
не докажешь обратного ты.
Но свободой от зыбких, ленивых часов
стала белая плоть наготы.
Стали пальцы холодные голых дождей,
выбивающих дробь тарантелл
на косых треугольниках белых ночей
между наших распущенных тел.

часы

Я совмещался с женщиной во плоти,
измерив небо формулами строф,
я грелся в эротическом комфорте,
за тропом разворачивая троп.
Я совмещался с женщиной и просто
касался неба дюжиной зрачков,
вплетая пальцы в клавиши отростков
разбитых на отделы позвонков.
Я совмещался с женщиной во плоти,
касаясь неба эллипсами губ,
и ангелы играли на фаготе,
используя молитвы вместо рук.
Я совмещался с женщиной во плоти,
касаясь неба каплями росы,
и капли в восхитительном полёте
следили за движеньями. Часы
считали тяжесть каждого мгновенья,
отпущенного Господом для ласк.
Казалось, время втянуто в сплетенье