Танковое жало - страница 20



Баро совсем низко опустил голову:

– Дайте слово офицера, что не будете ругаться.

– Даю слово офицера, что не буду тебя ругать, с честью и достоинством выдержу любое испытание, – пообещал Глеб.

Мальчик повернулся спиной к разведчику и задрал рубашку, показывая свою тайну. На смуглой коже краснел багровый уродливый шрам во всю спину в форме свастики. Крестообразный знак распорол загнутыми углами ребра и позвонки, расползся, словно насосавшийся крови жирный паук, по тощему тельцу.

– Это клеймо от фашистов за то, что я цыган, – объяснил Баро. – Наш барон отказался подчиняться немцам. Тогда всем детям на его глазах вырезали эти знаки на спине. А он все равно отказался, потому что у цыган нет хозяина, мы вольный народ, кочевой. Барона повесили, остальных загнали в кибитку и подожгли ее. Мать завернула меня в мокрый мешок и закрыла собой, поэтому я не умер.

От бесхитростного рассказа Баро о своей страшной судьбе у Глеба Шубина все внутри перевернулось. Мальчишка был беззащитный, изможденный голодом и скитаниями, под кожей можно было пересчитать все косточки, а на ней самой не было живого места из-за шрамов и язв.

Глеб осторожно помог Баро забраться в шайку, полную теплой воды, настругал туда мыла и велел:

– Отмокай.

Сам же принялся тереть себя с головы до ног. Вместе с грязью вехотка и мыло будто смывали с него все тяготы долгого похода, каждая клеточка в теле наполнилась силой и теплом. Он с такой силой тер себя, что все тело побагровело. Цыганенка пощадил, побоявшись сделать тому больно. Аккуратно обмыл его, использовав новенькую портянку вместо вехотки. Под слоями грязи обнаружились еще десятки мелких и больших шрамов, порезов – следы тяжелой жизни оборвыша. Сам же мальчишка на них не обращал внимания, ни разу не пискнул от боли, даже когда Глеб намылил его полностью. Только жмурился и сжимал зубы, чтобы не показать страданий от жжения в ссадинах и ранах. Потом они долго подстригали друг другу по прядке волосы маленькими ножницами из складного ножа, который подарил старшина. Разведчик даже умудрился сбрить многодневную густую щетину. Когда он замотал Баро, словно куклу, в запасную сорочку, выданную на складе, и подхватил его на руки, тот завертелся, протестуя:

– Я не маленький, сам пойду.

– Пойдешь, – согласился разведчик. – Когда обувку тебе справим. Только чистоту навели и снова мараться? Ты же цыган, а не поросенок.

Мальчишка насупился, правда, все же перестал вертеться и пытаться выбраться из сильных рук жилистого, цепкого мужчины. Теперь пряди волос не падали ему на лицо, черные глазенки так и блестели, с любопытством рассматривая все вокруг. Смуглое личико то удивленно вытягивалось, то вспыхивало радостью. На кухне при виде котелка с супом голодного ребенка мелко затрясло, а руки сами потянулись к еде. Хотя он снова усилием воли заставил себя не бросаться на еду: степенно взял ложку, повторяя действия старшего товарища, и принялся хлебать похлебку; отламывал куски от ржаной ковриги и медленно жевал их, наслаждаясь сытной пищей.

– Сейчас поедим, покараулишь вещи. Я схожу добуду тебе одежду. – Капитан Шубин с наслаждением прислушивался к ощущению сытости. Но теперь его волновало, как дальше будет жить маленький бродяжка, он не мог просто бросить его на произвол судьбы. – Вечером пойдешь со мной в штаб, надо решить, что с тобой делать дальше. Бродяжничать я тебя не пущу, выправим документы и первым составом отправим в тыл, в детский дом. Там будут кормить, одевать, отправят тебя в школу. В детском доме тебя ждет мирная, хорошая жизнь. Обещаю, никто больше тебя не обидит. Потерпи еще денек, переночуем в казарме. Слышишь, Баро? – Глеб повернул голову к мальчику, который ничего не отвечал на его рассуждения.