– Снова брюзжишь?
– Нет. Правдоискательствую.
– Прими схиму, – посоветовал Славин. – Очень полезно для творческого человека.
– Ну да, – усмехнулся Степанов и разлил водку по рюмкам. – Схима – это самоограничение, а всякое ограничение, даже во имя свободы, есть форма кабалы.
– Энгельса не переспоришь, Митя: свобода – это осознанная необходимость; отлито в бронзу, дорогой, не трогай…
– Ты меня все еще принимаешь всерьез?
– Перестань писать книги – буду держать тебя за обыкновенного застольного бездельника…
– Не обещаю. Перестать писать – значит умереть, а я очень люблю жизнь.
– Слушай, а если я попрошу стакан вина?
– Но ведь водка – лучше.
– Умозрительно я это понимаю, Митя, только организм не приемлет. Водку я пью лишь в силу служебной необходимости.
– Ты – дисциплинированная ханжа?
Славин усмехнулся:
– Вовсе нет. Теннисист, я, Митя, теннисист.
– Слушай, Виталий, а тебя разозлить можно?
– Нельзя.
– Никогда?
– Никогда.
– Ты – самоуверенный человек.
– Уверенный, так бы я сформулировал, Митя, уверенный. А что касаемо ограничения и свободы, я вычитал хитрющую концепцию у любопытного философа Бональда. Человек – по его версии – не свободен от рождения, и виною тому – природа, ибо она-то и есть главный наш ограничитель. Человек может стать свободным лишь в том случае, если прилагает к этому максимум усилий. Верно, а? Но занятен вывод: будьте энергичны, тогда вы сможете войти в торговую или строительную корпорацию и станете свободным благодаря тем правам, которые эта корпорация завоевала; служите своей корпорации – и вы скопите состояние; будьте набожны – и церковь станет помогать вам во всех начинаниях; сделавшись богатым и религиозным человеком, вы станете дворянином, а это дает высшие преимущества.
– Прекрасная схема. Приложима к карьеристам.
– Ты ползучий прагматик, Митя. Я не понимаю, отчего трудящиеся читают твои книги. Ты ведь не дослушал меня.
– Не тебя, но Бональда.
– Новое – это хорошо забытое старое. Если я сумел вспомнить, то, значит, именно я вернул современнику забытое старое. Сие – соавторство.
– Ишь ты!
– Так вот… Бональд прекрасно вывернул свою схему. Венец свободы, то есть дворянство, – суть защитный барьер того общества, которое мечтал создать Бональд. Раз ты дворянин, то, значит, бренный металл не должен тебя интересовать более. Дворянство останавливает энергичного плебея в его жажде к постоянному обогащению. Без этой преграды могла водвориться плутократия. Служа наградой за приобретение богатства, звание дворянина обязывает к самоограничению; дворянство – предел обогащения. Достигнув дворянства, к богатству следует относиться как к цели – понимаешь? Бональд занятно пугал общество: «Если вы уничтожите дворянство, тогда стремление энергичного плебея к обогащению не будет иметь ни цели, ни предела; целью будет богатство – само по себе. Тогда-то и появится аристократия. Аристократия, но не знать».
Степанов слушал с интересом, даже окрошку отодвинул.
– Да ты ешь, Митя, ешь, – вздохнул Славин. – У литератора должен быть волчий аппетит.
– Если у литератора волчий аппетит, значит, он работает на бюро пропаганды, читает свои стихи и рассказы, а с писанием завязал. Знаешь, когда я в Испании рассказал коллегам, что у нас писателю платят за выступление, посылают в творческие командировки и дают бесплатные путевки в дома творчества, мне не поверили: «Красный ведет пропаганду, такого не может быть»… Так-то вот… Писатель должен страдать язвой, Виталий, мучиться от сердечной недостаточности и геморроя, тогда только он сможет оценить каторжную радость творчества.
