Он попросил отдать ему вещмешок. Они посмеялись. Он почти беспомощно глянул на вещмешок в их руках, зная, что там платье Татьяны. Еще одна вещь растоптана, потеряна навсегда.
Александра поместили в камеру без окна, в ней не было ни скамьи, ни койки, ни одеяла. Он был там один, ни Успенского, ни Майкова. Кислород поступал в камеру, лишь когда охранники открывали дверь, либо приоткрывали зарешеченное окно в двери, либо наблюдали за ним в глазок. И еще воздух шел из небольшого отверстия в потолке, возможно используемого для подачи отравляющих газов.
Ему оставили наручные часы, а поскольку его не обыскивали, то не обнаружили лекарств в сапогах. Он полагал, что лекарства находятся в ненадежном месте. Но куда их положить? Сняв сапоги, Александр достал шприц, пузырек с морфием и маленькие таблетки сульфаниламидов и затолкал все это в карман нижней фуфайки. Чтобы обнаружить их там, им придется искать более тщательно.
Наклоняясь, он вновь испытал острую боль в спине, и к концу дня ему стало казаться, что рана распухла. Он подумывал сделать себе укол морфия, но потом отказался от этой мысли. Ему не хотелось одурманивать себя в ожидании предстоящих событий. Но он все же разжевал кисло-горькую таблетку сульфаниламида, не измельчив ее, не попросив воды. Просто положил таблетку в рот и, разжевав, с отвращением проглотил. Александр тихо сел на пол, понимая, что его не могут видеть, так как в камере слишком темно, и закрыл глаза. Или, может быть, они оставались открытыми, трудно было сказать. В конце концов это не имело значения. Он сидел и ждал. Закончился ли день? Прошел один день или больше? Ему хотелось курить. Он сидел без движения. Уехали ли Сайерз с Татьяной? Позволила ли Таня уговорить себя, подтолкнуть, успокоить? Собрала ли она свои вещи и села ли в джип Сайерза? Покинули ли они Морозово? Что бы Александр не дал за весточку о ней. Он очень боялся, что доктор Сайерз не выдержит, не сможет уговорить ее и она останется здесь. Он попытался представить себе, что она рядом, но не почувствовал ничего, кроме холода. Он знал: если она останется в Морозове, то, начав серьезно допрашивать его и узнав о ней, с ним покончат. При мысли о том, что она еще рядом, у него перехватывало дыхание. Пока он не узнает наверняка, что она уехала, ему необходимо было ненадолго отвлечь НКВД. Чем скорее она уедет, тем скорее он сможет отдаться на милость государства.
Казалось, она очень близко. Он почти мог дотянуться до вещмешка, и нащупать ее платье, и увидеть ее в белом платье с красными розами, с длинными развевающимися волосами и сверкающей улыбкой. Она очень близко. Ему нет нужды прикасаться к платью. Он не нуждается в утешении. Это она нуждается в утешении. Он так ей нужен, как она сможет пройти через это без него?
Как она без него переживет такую потерю?
Александру нужно было подумать о чем-то другом.
– Болван! – услышал он снаружи. – Как ты собираешься следить за заключенным, если у него нет света? Ведь он мог там покончить с собой. Ну ты и тупица!
Открылась дверь, и вошел мужчина с керосиновой лампой.
– Тебе нужно постоянное освещение, – сказал мужчина.
Это был Миттеран.
– Когда мне скажут, что здесь происходит? – поинтересовался Александр.
– Ты не вправе задавать нам вопросы! – прокричал Миттеран. – Ты больше не майор. Ты никто. Будешь сидеть и ждать, пока мы не займемся тобой.
