– В тысяча девятьсот тридцать втором я получила телеграмму от властей Колымы. Там было сказано, без права переписки. Знаешь, что это такое? – (Александр даже не рискнул предположить.) – Это значит, его уже нет в живых и переписываться не с кем, – опустив голову, произнесла Тамара дрожащим голосом.
Она рассказала ему, как три священника из ближайшей церкви были арестованы и осуждены на семь лет за то, что не хотели отказаться от орудия капитализма, которое в их случае представляло собой организованную, персональную и непоколебимую веру в Иисуса Христа.
– Тоже исправительно-трудовой лагерь?
– Ох, Александр! – Он замолчал, а она продолжила: – Но вот что забавно: ты знаешь гостиницу неподалеку, у входа в которую еще несколько месяцев назад толкались проститутки?
– Гм… – Александр знал.
– Ну а ты заметил, что все они исчезли?
– Гм… – Александр заметил.
– Их увезли. За нарушение общественного покоя, за нанесение вреда общественному благу…
– И за то, что не отказались от орудия капитализма, – сухо произнес Александр, и Тамара рассмеялась, погладив его по голове:
– Это верно, мальчик мой. Это верно. А знаешь, какой срок им дали в этих исправительно-трудовых лагерях? Три года. Подумай только: Иисус Христос – семь, проститутки – три.
– Ладно, – произнесла Джейн, входя в комнату, взяла сына за руку и, перед тем как уйти, укоризненным тоном сказала Тамаре, обращаясь при этом к Александру: – А нельзя ли нам побольше узнать о проститутках от беззубых старух?
– Мама, а от кого я, по-твоему, должен узнать о проститутках? – спросил он.
– Сынок, мама хотела, чтобы я с тобой кое о чем поговорил. – Гарольд откашлялся.
Александр сжал губы и затих. У отца был такой смущенный вид, что Александр с трудом сдерживался от смеха. Мама делала вид, что прибирается в другом углу комнаты. Гарольд сердито посмотрел в сторону Джейн.
– Папа… – произнес Александр самым своим низким голосом.
Несколько месяцев назад у него начал ломаться голос, и ему очень нравилось, как звучало его новое «я». Очень взросло. К тому же он стремительно вырос, вытянувшись за последние полгода более чем на восемь дюймов, но, похоже, почти не прибавил в весе.
– Папа, хочешь, прогуляемся и поговорим?
– Нет! – возразила Джейн. – Я ничего не услышу. Говорите здесь.
– Ладно, папа, говори здесь, – кивнул Александр.
Прищурившись, он постарался выглядеть серьезным. Он мог бы высунуть язык или скорчить рожу. Гарольд не смотрел на сына.
– Сынок, – начал Гарольд, – ты приближаешься к тому возрасту, когда ты… да, я уверен… и к тому же ты красивый мальчик. Я хочу тебе помочь, и вскоре, а может быть, уже – и я уверен, что ты…
Джейн неодобрительно хмыкнула. Гарольд замолчал.
Александр посидел еще несколько мгновений, потом встал и похлопал отца по спине со словами:
– Спасибо, папа. Ты мне очень помог.
Он пошел к себе в комнату, и Гарольд не последовал за ним. Александр услышал, как родители бранятся за стенкой, а через минуту раздался стук в дверь. Это была его мать.
– Можно с тобой поговорить?
Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Александр сказал:
– Мама, честно, по-моему, папа сказал все, что нужно, я не знаю даже, можно ли что-то добавить…
Она опустилась на его кровать, а он сидел на стуле у окна. В мае ему исполнялось шестнадцать. Он любил лето. Может быть, они снимут комнату на даче в Красной Поляне, как в прошлом году.
– Александр, вот о чем папа не сказал…
