Они вытащили ночную добычу на берег и не торопливо повели плоскодонку вдоль берега, перекидываясь словами, связывающими их, ещё вчера не знавших друг друга, в родственный союз.
Кирьян шёл и чувствовал, как Душа его заполняется чем-то важным, чего не хватало ему перед дальней дорогой. И сама дорога, вначале такая зыбкая, неподатливая, казалась теперь надёжной твердыней, приведшей его к цели. Ему показалось, что он шёл сюда ради встречи с дедом Митяем, ради того, чтобы познакомится с оленеводческой семьёй Виктора, и теперь, после поисков и преодолений, он наконец обретает недостающее звено в цепи мировоззрения. И хоть та жизнь, что отгорожена сотнями километров, не изменится от состояния его Души и даже будет стремиться разорвать это звено, смотреть на неё будет проще, потому что он знал: семя, заложенное в человеке, прорастает и даёт всходы. А значит, будут опять семена и снова будут всходы. И когда зазеленеет поле, наступит то время, которое он начал искать в глухих закоулках тайги. Тогда соединятся зелёные ростки с древними корнями, нальются силой и потянуться к Свету, который сметёт тьму. И тогда откроется путь к ирью.
К верховьям реки Илистой (Лефу, по-старому), против ожидания, добраться оказалось совсем несложно. Два часа езды от Владивостока и часов десять пешего хода по Шкотовскому плато. Вначале, правда, Федот взмок и решил, что раньше чем за два дня к водоразделу не дойти. Слишком уж крут оказался подъём на плато. Да и полновесный рюкзак давил «на все сто». Не бодрила даже утренняя прохлада последней декады сентября. Но потом, на ровном, зашагалось легко и быстро. Словно по заказу в нужном направлении пролегла заброшенная лесовозная дорога. И хотя местами она кисла от грязи или тонула в хлябях, за день остались за его спиной около трёх десятков километров. Под конец дня на разбитой колее повстречались даже несколько отпечатков тигриной лапы и длинная дорожка косолапых следов медведя. Надоело, видимо, топтыге лазать буреломами. Но старая дорога и огорчала: когда в лесу появляется большегрузная техника, то звери в нём вскоре исчезают.
Уже в сумерках, прямо у дороги, Федот сбросил ношу, размял натруженные мышцы и, сверяясь с картой, осмотрелся. В окружении густого леса, пахнущего пожухлой листвой, лишь пологий склон указывал на то, что плато заканчивается и начинается водосбор северной ориентации. А это означало, что вот они, некогда таинственные истоки Лефу, где немало лет прожил известный таёжник Дерсу Узала. Хотя теперь, иссечённая лесосеками, превращается тайга в древесину. По просекам уходит в прошлое и таинственность…
Федот любил приморскую осень. Да и кому она может не понравиться? Прозрачная, сотканная из многоцветья сочных красок, она напоминала этим многоцветьем, что сошлись на приморской земле растения различных эпох, что у каждого из них не только своя форма, но и содержание, биохимически связанное с эпохой зарождения. Это вам не северные края, где ледниковая революция стёрла с лица Земли даже мощных мамонтов, насадив вместо буйства растительности суровое однообразие. А если приморскую осень обрамить синевой океана, ярким солнцем и голубым небосводом, то сказать можно только одно: та неделя, в течение которой Бог раскрашивал Мир, приходилась на конец сентября, а палитрой его, несомненно, являлся Сихотэ-Алинь.
Сколько помнил себя Федот, его всегда тянуло в лес. И он не упускал случая, чтобы сходить за орехами, ягодами, грибами. С грибов-то и началась его тяга к лесу. Будучи ещё шестилетним мальчуганом, он нашёл под разлапистой елью огромный боровик. В памяти это навсегда связалось с радостью открытия, а лес представился кладезем тайн, хранящихся под кронами деревьев.
