Через полчаса он, обжигаясь, припадал к дымному костру; потрескивала над огнём двухнедельная щетина, слезились глаза, парила одежда.
– Нашли рыбака! Хрен вам пламенный! – громко ликовал Кирьян в адрес разгулявшихся стихий.
Отступила за край огненных сполохов холодная, тупая смерть. Жизнь, тёплая и весёлая, всё сильнее и неутомимее вливалась в тело, наполняя мозг и сердце неуёмной радостью. В бессильной злобе барабанил по брезенту дождь. Где-то внизу бесилась речка. Правда, теперь уже не утёсы крутили игривой кокеткой, а она, превратившись в разгневанную фурию, терзала их каменные мощи. Сквозь её буйство доносился грохот обвалов и глухой стук сдвигаемых потоком валунов.
Кирьян был доволен, хоть время от времени всё ещё клял себя за неосмотрительный ночлег. Всё-таки сумел он вырваться из страшных объятий, сумел в кромешной тьме на крутом откосе под проливным дождём вытащить себя из безвыходного положения. Он больше не сомневался, что трудности ночи позади, и с нетерпеньем ждал рассвета.
После этой коварной ночи у первых же берез Кирьян напихал в рюкзак бересты, приговаривая: «Будешь оберегать меня от беспросветной глупости…» А в полдень, разомлев от обеда и ласкового солнца, убаюканный шумом реки, он уснул, прикрывшись от комаров куском марли…
Через день скальная теснина кончилась. Отступили горы. Успокоилась речка. Под ногами появилась набитая тропа. Прибавилось комаров и прочих кровопийц, но идти стало веселей, поскольку расстояния между точками-ночлегами, отмеченными на карте, удлинились. По высокому берегу потянулась старая, местами разрушенная, изгородь из жердей. Ещё через день Кирьян заметил среди деревьев пасущихся оленей и вскоре увидел дым костра и стоянку оленеводов. Возле высокой выгоревшей палатки с задранными боковушками копошились двое детей семи-восьми лет, а чуть поодаль, среди столпившихся у дымокуров оленей, укладывали какую-то поклажу пожилой мужчина и двое парней. Залаяли собаки. Все, даже олени, повернулись в сторону незнакомца, неотрывно наблюдая за его приближением. Из палатки вышла круглолицая пожилая женщина.
Как только Кирьян подошёл к табору, женщина сердито крикнула на собак, и те, продолжая ещё взлаивать, приспустили хвосты и убавили служебную прыть. К палатке подошли мужчины. Детишки, задрав головы, с любопытством разглядывали пришельца. Он поздоровался со всеми, сбросил рюкзак.
– Один, что ли? – спросил пожилой оленевод, не скрывая своего удивления.
– Один.
– Откуда идёшь?
– С трассы.
– Далече отсюда… Дуся, – обратился он к женщине, – согрей чаю, – и снова повернулся к Кирьяну. – Давно путешествуешь?
– Вторую неделю. А вы тут оленей пасёте? – задал риторический вопрос Кирьян.
– Беда с ними. Разбегаются по тайге, не соберёшь. Грибы ищут. Завтра будем кочевать отсюда в верховья…
Через час Кирьяну казалось, что этих людей он знает давно. Общение с ними получалось непринуждённым, и после многодневного одиночества покидать табор не хотелось. Приятно было даже просто видеть рядом людей, а не пустынный речной берег. Он задержался у эвенков сначала до вечера, а затем остался и ночевать. Впрочем, он не стал бы задерживаться, если б не шальная мысль. Путь его лежал через те же верховья, о которых упомянул Виктор (глава оленеводческой семьи). Желание хоть на время избавиться от опостылевшего рюкзака и пройтись налегке, всецело завладело им. Но он чувствовал, что заговаривать на эту тему в спешке – против правил, и поэтому отложил разговор на вечер. Когда же, опасаясь отказа, всё же задал свой животрепещущий вопрос, то услышал:
