Тайна длиною в жизнь, или Лоскутное одеяло памяти - страница 45
Это была моя первая тайна, которую я не доверила даже папе. Кстати, позднее мне довелось сделать немало подобных «открытий», да и тайн пришлось хранить немало, и не только своих…
Помню свои ощущения, когда мы приходили домой. Мама строго требовала: «Нечего притворяться, раздевайся, умывайся и иди в свою кровать!». Но папа убеждал её, что я уснула, что не надо меня тормошить… Я испытывала такое удовольствие в эти минуты… Блаженство полудрёмы, сладкой неги, когда папа раздевал меня, сонную, целовал, ласково что-то шептал по-грузински, укладывал в постель…
Помню радостное пробуждение, когда всем существом ощущаешь жизнь – приятное тепло постели, приглушённые голоса взрослых, вкусные запахи, солнечный свет даже сквозь опущенные ещё веки…
Я – счастливица, мне от рождения дарована безусловная радость бытия.
С раннего детства знала, что красивая, потому что слышала об этом не только от родных, но и от незнакомых людей. С наивной детской верой связана анекдотичная история, которую я знаю со слов моей любимой тёти. После окончания войны все члены маминой семьи переехали из Узбекистана, куда они были эвакуированы, где я родилась, на Украину, в Бердичев. Я ходила в ясли, там работал пожилой детский врач, который, как рассказывала мамина сестра, питал ко мне самые нежные чувства. Оценив мою раннюю «взрослость», он не только называл меня не иначе как по имени и отчеству, но и просветил в отношении будущего. Выяснилось это, когда у нас были гости. Вызвав недоуменное смущение моих близких и рассмешив гостей, в ответ на вопрос одного из них «Кем ты будешь, Людочка, когда вырастешь?», я без промедления заявила: «Самой красивой женщиной в Советском Союзе».
Как и большинство малышей, я действительно была хорошенькая: пухленькая черноглазая чернобровая смугляночка с каштановыми кудрями. Конечно же, с возрастом я теряла беспрекословную веру в слова взрослых, но, уверена, что наивная детская самоуверенность в собственной неотразимости стала одним из важных камней в строительстве фундамента моей самооценки.
Мама не раз рассказывала, как «мучилась» со мной, потому что, если вдруг у меня руки оказывались грязными (упала, например), я настаивала на том, что их нужно срочно вымыть (мама демонстрировала, как я шла с недовольно-брезгливой физиономией, выставив перед собой растопыренные ладошки). Предложение стряхнуть грязь, вытереть платочком – меня не устраивало…
Я и сейчас очень брезглива, особенно относительно всего, что связано с едой. Когда вижу, как в транспорте кто-то грызёт ногти, меня физически тошнит…
В детстве меня называли «старый нос». И отнюдь не из-за формы или размеров носа, который только к трудному подростковому периоду достиг своего совершенства и позволяет безошибочно определить мою национальную принадлежность (меня одинаково легко принимают за свою и грузины, и евреи). Это прозвище мне досталось в связи с тем, что я с раннего детства вела себя слишком разумно, была не по-детски спокойна, говорила и рассуждала, «как взрослая». Мне было неуютно со сверстниками: мне были непонятны их капризы, неумение выговаривать слова, их игры, визги, возня в грязном песке… Я не играла в куклы, мне было неловко делать вид, будто они разговаривают, едят, спят, ходят. В лучшем случае, наблюдала, как играют другие дети. Увы, ещё достаточно долго мне было не просто общаться со сверстниками, но об этом, пожалуй, позже.