Было и еще одно обстоятельство, мирившее молодого гестаповца с неудобствами полета. Меньше всего ему хотелось афишировать этот визит в осажденную столицу протектората.
– И чем уже круг людей, которые могут запомнить его физиономию, тем лучше.
Хотя знал:
– Экипаж, и пассажиры «Юнкерса», выбранного для своего порученца советником Ласнером, не входили в число любопытных, чей удел, как известно, согласно той фрау из детской присказки – «оставить свой нос на базаре».
– Как там ее звали? Ах, да – Варвара! – усмехнулся неожиданной мысли Курт.
…Россия была его первой Родиной.
До того, правда, как революция вымела оттуда их семью – старинный обрусевший род – наполовину немецкий, наполовину венгро-гуннский. В чьих жилах текла кровь рыцарей крестоносцев и корсаров Балтийского моря.
Жили богато.
Но гражданская война заставила паковать чемоданы и отправляться в Фатерлянд. Причем, не столь ради поиска исторических корней, сколько в надежде, обрести надежное убежище от выпавших передряг.
И в первую очередь тех, что были связаны с одним из отпрысков семьи – бароном Романом Федоровичем Унгерном.
В любое другое время такой родней можно было бы, конечно, гордиться. Как же – генерал-лейтенант, кавалер белого Георгия и золотого оружия за храбрость, командующий конно-азиатской дивизией, повелитель сказочной Хутухты – древнего монгольского государства.
Но настал день, вернее, ночь, и все пошло кувырком.
Хорошо помнит Курт, как его, совсем мальчишку вели в потемках, по раскисшим от осенних дождей дорогам. Потом заставляли ползти по сырой траве, преодолевая границу. – Тогда, – говорят. – Едва сумели они опередить визит чекистов, нагрянувших с ордером на арест и тем спасти свои жизни.
Много лет прошло, а нет-нет да вспомнят в семье приход ангела-хранителя – простого казака, истинно преданного барону.
С далекой Сибири он привез не только весточку о страшной кончине своего командира, но и его предсмертные записки.
– Тогда, как разбили нашу армию, нас – рядовой состав красные к себе перемобилизовали. Мало кто с офицерами и его высокопревосходительством под суд ЧК пошли, – за кружкой чая делился в ту ночь посыльный. – Ну однажды довелось и мне караул нести в тюрьме, где, значитца и содержали. Так Роман Федорович на словах ваш адрес дал и вот эти самые записки. Потому я их и привез, чтобы передать, как было велено.
Казак протянул, убористо покрытые неровным почерком листки.
Видать, писал их генерал в спешке, как только и могло быть в камере смертников в ожидании расстрела.
Ушел неожиданный посыльный и в тот же час стали собирать вещи все Штернберги:
– Если уж Романа Федоровича расстреляли, то и до нас непременно доберутся красные дьяволы. Спасаться надо. Детей от беды уводить!
Много позже надеялся Курт:
– Доведется еще раз побывать на прежней петербургской квартире.
Особенно, когда войска рейха стояли у самого города. Пока держали блокаду.
– Только все вот как вышло – красные уже у Варшавы. И его задача – хоть на день опередить их, выполнить задание советника Ласнера.
С ним младшего Штернберга свел опять же случай.
Как-то будучи дома в краткосрочном отпуске по фронтовому ранению, принялся рыться в семейном архиве.
И в груде пыльных фотографий, документов, множеста, теперь уже никому не нужных, финансовых счетов нашел толстую тетрадь в зеленом коленкоровом переплете, а так же пачку мятых листов, испещренных знаками скорописи:
